Большие проблемы маленькой блондинки
Шрифт:
Растрепалась, разлохматилась. В одной руке бутылка водки, в другой — самый настоящий граненый стакан. В тарелке на столе кусок хлеба и два больших помидора. Судя по целостности последних, к закуске Марго не притрагивалась.
— Покарай его, боже!!! — выводила она, уставившись невидящим взглядом куда-то в центр стола.
— Марго! — окликнул ее Кока трясущимся от обуревающих его чувств голосом.
Уж чего в нем было больше, отвращения или негодования — угадать было сложно. Парень расстроился, одним словом.
— Марго! Ну что ты делаешь?!
— Пшел вон! —
Накатила полный стаканище водки и со звучным бульканьем опорожнила его. Занюхала рукавом кружевного пеньюара и снова завела:
— Если с девицей на постелице, покарай его, боже!!!
Пела она минут пять без остановки. Одну и ту же фразу, переиначивая ее интонационно на разный манер. Потом пение прервалось. Повторилась процедура с водкой, и вот тут Марго удивила всех, даже Щукина.
— Я знаю, что мерзко выгляжу, — произнесла она вдруг совершенно ровным трезвым голосом, будто и не бутылка водки была сейчас в ее руках, а тонизирующий напиток. — Знаю, что, кроме отвращения, никаких чувств вызвать не могу. Что сказать… Самой себе противна. А знаете, почему?
Все синхронно промолчали.
— А все потому, что пусто вот тут! — она саданула мясистым кулачищем по могучей груди, отчего та взволнованно колыхнулась. — Так пусто, что хоть мешок картошки туда высыпай! Все выжгли, падлы! Все вытоптали! И Томка твоя тоже, между прочим, постаралась!
При этих словах толстый палец Марго ткнул в сторону Щукина. Правый глаз пьяно прищурился, огромный рот пополз в сторону, должно быть, так мадам Удобнова ухмылялась.
— Голову небось ломаешь, как это Светке удалось твою Томку с насиженного места сорвать, так ведь?
— Ломаю, — смиренно согласился Щукин. — Еще как ломаю! У нас ведь с ней все было хорошо. Дом… Семья…
— Дом, семья… — эхом вторила Маргарита Павловна и сморщилась, намереваясь заплакать. — У меня тоже все это было, пока она в мой дом и в мою семью змеюкой не вползла. Все было!!! А она вползла и все отравила! А за все надо платить. Только она тогда этого не знала. Думала, что жизнь можно прожить так, как хочется. А черта с два так бывает! Черта с два! Не поддается она — жизнь-то — нашим правилам. Не желает под них подстраиваться. Все по-своему норовит сделать. Все через зад!
Марго опять опрокинула горлышко водочной бутылки в стакан.
— Марго! — взмолился Кока и рванул вперед.
Попытался выхватить у нее сначала стакан, потом бутылку, но разве мог справиться с ней хилый, маломощный альфонс. Тогда Кока почти упал перед ней на коленки и глянул побитым щенком.
— Я прошу тебя! Не нужно напиваться! Мне тяжело с тобой рядом, когда ты такая!
— А тебе все время тяжело со мной, дитя, — всхлипнула неожиданно Удобнова и провела огромной мясистой ладонью сначала по его лицу, потом по волосам. — Все время! Ты же ненавидишь меня, а живешь. Зачем?! Вот и Степка тоже… Ненавидел, а жил. Жил и ненавидел! Он ведь так Томку и не разлюбил! И простить не сумел ее позора… А ведь так и не узнал до конца дней своих, что это я ее…
— У нее было время ему рассказать, — выпалил неожиданно Щукин, и вырвавшаяся
— А вот это ты зря, парень! — Марго вдруг выпрямилась, захохотала, далеко назад запрокинув гривастую голову. Потом смех оборвался, голова ее заняла прежнее положение, а мутный взгляд вновь устремился на Щукина. — Это ты зря сказал про ее невиновность.
— То есть?!
— Зря! Потому как Томка твоя была перед ним виновата! Еще как! Только этот лопоухий дурак не знал. И все время думал, что это я, и проклинал меня, и бил. Слышь, даже табуретку однажды об мою спину рассадил в щепки. — И Марго выгнула дугой жирную спину, сразу став похожей на огромную медведицу. — А я разве могла сдать собственного мужа?! Разве могла?! У нас же хоть и хреновая, но семья была! И бюджет опять-таки общий. Разве я могла его сдать, Степку-то? Никогда!
— Сдать? Куда сдать? Кому?
Кажется, эти вопросы посыпались из них одновременно. Кока и тот вытаращился на хозяйку, широко открыв узкогубый рот.
— Кому сдать, говоришь?! Ментам она его и сдала, Томка твоя! Ментам! — Маргарита Павловна вдруг слабо хрюкнула и с глухим стуком уронила голову на стол, успев нечетко выговорить, перед тем как отключиться: — Залет у них со Светкой был по малолетке. Вот их менты на крючке и держали. Так что… Кругом перед ним была твоя Томка виноватая, кругом…
Из дома Удобновых Жанна выводила Щукина под руку. Он почти не видел дороги. Он почти оглох. Он почти умер.
Вывела на улицу. Поискала взглядом скамейку и, обнаружив такую метрах в десяти от входа в дом, осторожно повела его туда.
— Садись, Стас. Давай чуть-чуть отдохнем, ага? — щебетала она, хлопоча вокруг Щукина, как наседка вокруг цыпленка.
Ее собственное бабское горе казалось почти смешным. Ну, может, и не смешным, но не таким уж и важным. Оно, во всяком случае, не выдерживало никакого сравнения с горем Щукина.
Усевшись рядом, Жанна осмотрела участок Удобновых.
Обалдеть, не встать! Так бы сказал ее старший Антоха. Класс! Просто высший пилотаж!
Весь сад был разбит на участки. В дальнем углу дыбилась горка серого камня, из каждой щели которого буром перла растительность. И не просто так перла, а художественно. Переплетаясь, нависая, оттеняя. Чуть левее, ближе к забору, целый ряд розовых кустов. Красоты необыкновенной! Каждый цветок размером в два кулака. А правее еще одна горка такого же серого камня, но уже без растительности. Его омывал непонятного происхождения источник, вырывающийся откуда-то сверху резвой струей. Потом резвость как-то тоже так художественно затухала, и вода стекала вниз, лениво лаская каждый камень, каждую выемку в нем. Были еще уголки с чем-то тропическим широколистным и просто ядовито-зеленым. Поваленные набок и наполовину разрушенные амфоры, из которых тоже ползла на свет божий нежная трава. Песчаные и гравийные дорожки, в зависимости от того, какой участок они опоясывали. И шикарный чугунного литья забор по всему периметру.