Большие снега

Прашкевич Геннадий

Море. Утро

Темно.Трава.Фигуры пней.Вопит сова,а вслед за нейвопят опята:«Опять полпятого!»Ночь стынет в листьях, а я иду,и тонким свистомзову сову.Шныряют тени, как кошки ночи.Я верил этим слепым пророчествами вышелк морю.Шуршащим следомпесок тревожу,а море бредито лунных грошах,и на причалеживет печаль.Волна качает плечами тали,раскинув всюдусвою вуаль.Скользя по галькесмоленым днищембольшие лодкискрипуче дышат,а куст рябиныне

опалим.Во тьме маячат,как свечи, мачты,туман, как дым.Я возвращаюсь.В лесу опятавопят:«Полпятого!Опять полпятого!»В проливах ночия шел без лота.Ну что ж,Допустим…Я заработалнемного грусти.

Море. Ночь

Вызвездило.Снега хруст.Пригвоздилотеньюкуст.Берег моря. Лед и снег.Верю, чуден человек.И от мысли этой светлойзнаю – скуки в мире нет.На снегучерный след.Берегутвой ответ.Он неясен,но я знаю —мир прекрасен!И как в мае,я зароюсь,как в листву,в твою жизнь,в твою судьбу.Вызвездило.Снега хруст.Пригвоздилотеньюкуст.Я мечту нашу большуюберегу на берегу.

* * *

На склоне стольких летпращой в ответ: «Прощай!»Единственный совет:«Забудь! Не приезжай».По рощам стелет следпороша,ворошазаезженный портретзамерзшего дождя.А ветер злобно бьетв стеклянные зрачки,где намерзает ледобидных слов и притч.И под твоей рукой,от боли завизжав,калитка мнет покой,тоскою сумрак сжав.И спазмы горло жгутрезиновым жгутом.И все-таки я жду:вдруг снег пройдет дождем,вдруг ветер вкось влетитв оцепеневший сади сразу прекратитметельныйснегопад.

* * *

На дворе дворникиговорят: «Снега…»Этот древний спор никакопять о двойниках.А снега прозрачны,а снега призрачны.Шелестят о счастьезвезды светом призм ночных.Кто я? Вестник чьихслов? Как отвечать?На площадках лестничныхстрашно встречатьтень твою и спрашивать:по какой причинесумерки донашиваютчерные личины?О весенних лужахдумать не хочется.Только снег нуженветром всклокоченный.Средь снежинок звездныхнахожу звезду мою,о которой в грозныетолько ночи думаю.

* * *

А она говорила: «Плохо…»и хотела плохой казаться.Даже снег почернел, как порох,от подобного святотатства.Говорила: «Не жди последствий,ах, пора тебе измениться!»А проверили – это детствабьют серебряные копытца.На поверку все мы иные,удивляемся больше сами:почему вдруг пути кривые?почему вдруг чужие сани?Но ошибки, конечно, наши,потому что под небесамив сани судеб мы не посажены,а садимся всегда в них сами.

II

Возвращение

Наследник Гумилева и Ахматовой,в лесу, где тропы выбиты сохатыми,под крышей деревянного сараялежал я, ничего не понимая.Махорочные струи, извиваясь,в небритую щеку меня лизали,и плавали, густые и бесшумные,как плавают меж сосен тени лунные.«Тяни, братишка!» – требовали плотники,друзья

мои, герои и колодники,все видевшие, знавшие, умевшиеи за год мне до смерти надоевшие.Я пил малину с водкой, и, отчаясь,все это запивал грузинским чаем,и хлеб жевал с привычным отвращеньем, —о, только бы приблизить возвращенье!Как долго от тебя ни слов, ни писем!Как подло мне сквозняк тебя расписывал!Как нудно шелестели снегопады,свершая свои мутные обряды!Я засыпал с дымящей сигаретой,и в сны мои врывался темный ветер,злорадствовал: теперь не отыграться,не дотянуться, не коснуться пальцев,губами на ночь перечтя ресницы,когда тебе задумчиво не спится.Но хуже, было хуже, когда жалостьв ночные сны непрошено являлась,юродствовала, плакала, просила:«Осина умирает некрасиво,раскинув растопыренные лапы,дрожа и задыхаясь на лету;ты хочешь повторить ее паденье? —мне жаль тебя. Решайся. Из деревник друзьям, к стихам, и к ждущей иль не ждущей,решайся,и тебя я уведу!»…а за окном дробились и кололисьрозеточки мерцающих снежинок,и стыли на заборах злые пятназамерзшей человеческой мочи.Над речкой, окруженной, будто глетчер,моренами берез и стылых кедров,бесшумными каскадами струился,синел и испарялся лунный свет.В его глубоких ласковых разводахмелькали тени – призрачно, прозрачно —и так же непонятно исчезали,чтоб снова появиться над рекой.Над лесом поднималась крыша школы,в которой ничему нас не научат,но в окнах школы билось злое пламя —впервые посмотреть на этот мир.Под вечер дымкой покрывало снежнойдома, дороги; уходя на берег,я видел камни, между ними биласьи клокотала черная вода.Криноидей сияющие сколыпесчаник светло-серый испещряли,как буквы, – те, что ты не нашептала, —они остались в камне навсегда.Я вырвался. Но что теперь мне надо?Улыбку? Шепот? Ласковые руки?Иль вечное терзание работы?Не знаю…

III

* * *

Воет ветер,снег струится,в синем свете вьюга злится,расползлась над миром мгла,чистит ветер, как метла, —мир.Снег струится,белый снегрвется птицей много летна стеклянные просторы,где поют, лучатся хоры —звезд.И прозрачнымбелым снегомвсе невзрачное отпето,и звенит, гудит часамипод глухими небесами —вьюга.

* * *

Я много лет скиталсяв краю сухих белил,обламывая пальцы,тропу свою торил,и там, где низкий берег,под шапкою лесов,стрелял пушистых белок,и грелся у костров.Единственный хозяин,закон тайги я знал:ловушек зря не ставили зверя уважал,но снег ложился густо,стелил тропу мою,и было пусто-пусто,и грустно, как в раю.

* * *

Согрели плоские бока никелированные лужии день течет, как облака, неимоверно сжат и сужен.А в дымном хаосе берез, меж вздорных высохших сережекеще живет смятенье рос и заблудившихся дорожек.И я когда-то их топтал, искал, надеялся и верил,что встречу среди рыжих скал седого сказочного зверя.Возьму руками, без свинца, не зря ведь чтил я Гагенбека.Но у дорожек нет конца, а зверь бежит от человека.

* * *

Наваждения исчезли,как далекое окно,за которым были песни,а сейчас совсем темно.Я вернулся, я вернулсяв город, темный от дождей,в город очень узких улици высоких этажей.По аллеям мокрым шляюсь,это снова детства дни,ничему не удивляюсь,чем меня ни удиви.Но, приглядываясь к лицам,все тяну, тяну, тянутот момент, когда ресницынарушаюттишину.