Большое гнездо
Шрифт:
— Не отведаешь ли медку? — ласково спросил он Одноока.
— Чего ж не испить, — сказал подобревший Одноок.
Дунеха налила ему полную чару, поднесла осторожно, стараясь не расплескать. Мед и впрямь был хорош, не зря нахваливал его Гребешок.
— Не выпьешь ли еще с устатку? — пониже склонилась к боярину Дунеха. Глаза у нее темные, цвета весенней клязьминской воды, носик задорно вздернут, за приоткрытыми губками виднеется ровный рядок белых здоровых зубов.
— Отчего ж не выпить, — опять согласился
Выпил он и вторую чару. Принимая ее, задержал Дунехину руку в своей. Пальчики у нее тоненькие, косточки хрупкие. Боярин сжал их со всей силой. Не выдернула руку Дунеха, только в глазах ее шевельнулась боль.
«Славная, славная жена у мельника...». Чувствуя, что пьянеет, Одноок откинулся на лавке, посмотрел на потолок, под которым в беспорядочности вились набившиеся с воли мухи.
Пламя в печи уже не потрескивало, а гудело, приятное тепло гуляло по избе. Дунеха стучала горшками. Гребешок разговаривал за дверью с боярскими отроками — голоса доносились, сильно приглушенные шумом дождя.
Затяжная была гроза. Туча ходила над лесом, то удаляясь, то приближаясь вновь. Ветра не было, раскатистый гром бил где-то совсем рядом.
Дверь хлопнула, вошел Гребешок и остановился перед боярином.
— Не спишь, батюшка?
— Чего тебе? — недовольно пошевелился на лавке Одноок. Мельник нарушил приятные грезы. Вставать не хотелось, под шубой было тепло и дремотно.
— Я вот говорю, отроков не пустить ли в избу? — осторожно спросил Гребешок. — Промокли они тож, иззябли на мельне-то.
— Куды им в избу? — лениво отозвался боярин. — Не, пущай на воле ждут.
— Ждите на воле! — крикнул столпившимся у входа отрокам Г ребешок.
— Избаловал я их, — проворчал Одноок.
— Верно сказываешь, боярин, — отозвалась от печи Дунеха. — Посади мужика к порогу, а он под святые лезет. Я уж и своему говорю: на всех не нажалобишься.
— Молчи, баба, — незлобно оборвал ее Гребешок.
— Вот, завсегда так, — сказала Дунеха. — Ты бы его боярин, маленько-то пристругнул.
— Чаво уж там... — смутился мельник.
Одноок приподнялся на лавке, сел, спустив волосатые ноги на пол. Шубу накинул на плечи, зевнул.
— Ухи не отведаешь ли, боярин? — спросила Дунеха, ловко схватывая тряпицей дымящийся горшок.
— А с мясом ли уха-то?
— Для тебя расстарались...
— Отведаю, чего уж... Знать, хозяйка ты справная?
Гребешок сказал с гордостью:
— Куды твоему сокалчему!
— Ну-ну, — оборвал его Одноок.
Дунеха вылила уху из горшка в высокую деревянную мису, мельник нарезал хлеба, положил перед боярином ложку.
— Знамо, ешь ты в своем тереме послаще нашего, — сказал он, надкусывая краюху. Зубы у него были, крепкие и крупные, за щекой ходили упругие желваки. Дунеха брала сочиво на кончик ложки, поднося ко рту,
Выпили еще меду, потом еще...
— Ты вот что, — сказал боярин. — Ты ступай-ко, Гребешок, к моим отрокам да побудь там маленько...
Мельник отложил ложку, удивленно похлопал глазами. Дунеха низко склонилась над миской.
— Поди-поди, — поторопил Гребешка Одноок.
Дунеха встала, накинула на голову плат.
— А ты куды? — спросил боярин.
Гребешок, согнувшись, стоял в дверях, смотрел на жену жалостливым взглядом.
—Ты останься, — сказал хозяйке боярин. Дунеха недолго помешкала, бросила на лавку плат, села рядом.
— Ну, дык я пойду, — проговорил Гребешок, топчась у порога. Дунеха затравленно кивнула, и он, уже более не оборачиваясь, боком вышел за дверь.
Щеря набитый гнилыми зубами рот, Одноок вздохнул и потянулся рукой к хозяйке. Давно не касался он уже молодого женского тела, не до того было. А тут мягко поддалось знакомое, затрепетало под грубой его ладонью...
Не скоро свернула в сторону от леса гроза, а когда свернула, в окно брызнуло предзакатное солнце, высветило убогую обстановку избы, щелястые стены, щербатый, много раз скобленный ножом пол.
Покашляв за дверью, Гребешок так же, как и уходил, бочком, пригнувшись, втиснулся в избу.
Боярин сидел на лавке хмурый, шевелил пальцами босых ног. Стараясь не глядеть на мужа, Дунеха убирала со стола, время от времени бросала на Одноока удивленные взгляды.
«Да, стар ты стал, Одноок, — с досадой думал о себе боярин. — Эко разохотился. Куды конь с копытом, туды и рак с клешней».
Взглянув на жену, Гребешок все понял, заулыбался, не скрывая торжества. Голубые глаза его смотрели безмятежно и ласково.
Притворно зевнув, Одноок сказал мельнику:
— Ты исподнее-то подай.
Гребешок принес от печи порты, рубаху и верхнее платье. Боярин оделся, с трудом просунул ноги в ссохшиеся сапоги. Исподлобья взглянул на повернувшуюся к нему, лукаво прищурившую глаза мельничиху.
— Ишшо на обратном пути наведаюсь, — предупредил он, стараясь казаться строгим.
— Приезжай, боярин. Завсегда рады будем, — приветливо отвечал мельник.
Дунеха вторила ему:
— Приезжай, батюшка. Облагодетельствуй.
«Ишь, вы, лешие», — без злобы подумал о них боярин, выходя на двор.
Отроки, сбившись в кружок, стояли у коней, тихо разговаривали друг с другом, завидев боярина, замолчали, заулыбались угодливо.
— Чо зубы скалите? — сердито спросил их Одноок. Пряча глаза, отроки засуетились, двое подбежали к боярину, подхватили его под руки, заученно помогли вскарабкаться на коня.