Большое гнездо
Шрифт:
На мельнице было шумно: скрипели и скрежетали жернова, под дырявой кровлей кучерявилась пыль. Боярин сидел на колоде, чихал и поругивал мельника:
— Черт лысой, да останови ты свое колесо! Уши заложило, слова молвить не могу.
Мельник, прозванный в деревне Гребешком, был человек могучий и разбойный с виду: голова как бочонок, волосы нечесаны от рожденья, лицо покрыто рыжими пятнами, как железо ржой, руки словно клещи кузнечные, крепкий стан сутул и чуть кособок. Зато глаза у него голубые
Редко заглядывал на мельницу боярин, года три, почитай, не был, да и вообще народ не часто наведывался к Гребешку в эту пору года. А ежели и приезжал кто, то разговоров с мельником не заводил, разве что только о помоле, сгружал зерно и забирал готовую муку. Жил Гребешок рядом, в собранной кое-как избе с молодой женой из пришлых с низовьев Оки...
Услышав сказанное боярином, мельник тут же бросился за дверь — немного времени прошло, жернова перестали вертеться, скрежет стих, только слышался шум дождя да журчанье падающей с запруды воды.
Одноок вкусно чихнул, провел рукавом под носом и с любопытством уставился на возвратившегося Гребешка.
— Ну и страхолюд же ты, — сказал он смирно стоявшему перед ним мельнику.
Гребешок хмыкнул, покраснел и переступил с ноги на ногу.
— Как зовут-то тебя? — спросил боярин, будто имя его забыл.
— Г ребешком.
— Гребешком зовут, а сам гребня, поди, отродясь в руке не держивал...
— Оттого и прозвали.
— Сколь годков-то тебе?
— За третий десяточек перевалило. На пасху тридцать стукнуло...
— Складно говоришь ты, Гребешок, а разумения в тебе нет никакого. Почто боярина в избу не зовешь?
Растерялся Гребешок, заморгал кроткими глазами, покраснел еще больше.
— Дык не вступно мне...
— Куды уж там, — начиная сердиться, хмыкнул Одноок. — Нешто и обсохнуть у тебя негде?
— В избе тож не топлено, — растерянно пробормотал мельник. — А коли что, дык пойдем ко мне, боярин. Я живо печь-то истоплю, я счас...
За дверью полыхнуло, сильный гром до основания потряс ветхую мельницу. Боярин задержался на пороге, вздрогнул, торопливо перекрестился, словно собирался нырнуть в омут.
Лошади, привязанные к колышкам возле запруды, ржали и натягивали вожжи. Дождь бил наискосок, рябил растекшиеся перед мельницей лужи.
— Эк налило-то, — проворчал боярин. Кликнул промокшего Гребешка:
— Чо стоишь, глаза пялишь? Подь сюды!..
Мельник услужливо подтрусил к двери.
— Ну-ко, нагнись. Да пониже, пониже, — приказал Одноок. — Задом повернись.
Мельник выполнил все, как велено. Оглядываясь с недоумением, спросил:
— Почто бить хочешь, боярин?
— Экой ты недогадливой, — ткнул его в шею Одноок.— Еще малость пригнись. Теперь в самый раз будет...
— Теперь в избу волоки. Да не оступись, гляди.
С боярином на спине мельник вприпрыжку пересек двор, так, не спуская Одноока, и ввалился в темные сени.
— Ой, кто это? — испуганно пискнул изнутри женский голос.
— То мы с боярином, — сказал Гребешок, вступая из сеней в горницу. В горнице чуть посветлее было. Сидя верхом на мельнике, Одноок разглядел у стола малого росточка женщину.
— Гостя вот привел тебе, Дунеха. Сам боярин к нам пожаловал...
Женщина заметалась по избе, поправляя сбившиеся полавочники, суетливо смахивала со стола хлебные крошки.
Приседая под тяжестью Одноока, Гребешок стоял у порога, отфыркивался, как заезженный конь.
— Милости просим, милости просим, — бормотала Дунеха, отступая в глубину избы и часто кланяясь.
«А хороша у мельника жена», — подумал Одноок.
— Ты на лавку меня опусти, на лавку, — сказал он Г ребешку.
Мельник опустил боярина нежно, встав перед ним на колени, стал сдергивать сапоги. Сафьяновые были сапоги, тесные, едва снял их Гребешок, лизнул языком пятнышко, рукавом протер. Жене крикнул через плечо:
— Живо хворосту неси!..
— Ай-я?
— Хворосту, говорю, неси. Печь истопи да поднеси гостю бражки... Крепкая у нас бражка, — ласково ворковал он, стягивая с боярина платье.
Дунеха вбежала, держа перед собой большое беремя хвороста, нагнулась, заталкивая дровишки в печь. Ноги у нее были гладкие и белые, узкий сарафан плотно облегал бедра.
«Хороша, хороша мельникова жена», — глядя на нее с вожделением, снова подумал Одноок.
Иных мыслей в голове не было, томила приятная истома. В зеве печи вспыхнули, красным огнем занялись дровишки. Г ребешок придвинул к теплу перекидную скамью, с осторожностью расправил на ней боярское платье. Принялся снимать с боярина исподнее — рубаху и порты. Одноок охал, сладко вздыхал, покорно поворачивался на лавке. Донага раздел боярина Гребешок, до самого дряблого, покрытого светлым пушком тела.
— Тряпицу бы какую принесла, — ворчливо окликнул он жену. Дунеха поставила на стол высокий жбан, посмотрела на боярина без стыда, словно на неживого. Это не понравилось Однооку. «Гордая», — отметил он про себя. Сидел на лавке голый, зевал полузакрыв глаза, расчесывал пятернею живот и грудь.
Хозяйка принесла шубу, оттеснив Гребешка, сама заботливо укрыла гостя. Боярин не утерпел, ущипнул ее за ягодицу. Дунеха пискнула, но не отстранилась. Стоя рядом, мельник смотрел на них добрыми голубыми глазами.