Большой человек
Шрифт:
Передо мною былъ человкъ небольшого роста, худощавый, но довольно широкоплечій, казавшійся гораздо моложе своихъ 52 лтъ, съ негустой русой бородою, высокимъ лбомъ, у котораго пордли, но не посдли мягкіе, тонкіе волосы, съ маленькими, свтлыми карими глазами, съ некрасивымъ и на первый взглядъ простымъ лицомъ. Но это было только первое и мгновенное впечатлніе — это лицо сразу и навсегда запечатлвалось въ памяти, оно носило на себ отпечатокъ исключительной, духовной жизни. Замчалось въ немъ и много болзненнаго — кожа была тонкая, блдная, будто восковая. Лица, производящія подобное впечатлніе, мн приходилось нсколько разъ видть въ тюрьмахъ:- это были вынесшіе долгое одиночное заключеніе фанатики-сектанты. Потомъ я скоро привыкъ къ его лицу и уже не замчалъ этого
Я назвалъ себя. Достоевскій ласково, добродушно улыбнулся, крпко сжалъ мою руку, и тихимъ, нсколько глухимъ голосомъ сказалъ:
— Ну, поговоримъ…
III
Онъ усадилъ меня на стулъ передъ столомъ, слъ рядомъ со мною и началъ набивать толстыя, большія папиросы, часто поднимая на меня тихіе, ласковые глаза.
Онъ, конечно, сразу же замтилъ, что передъ нимъ совершенно смущенный и взволнованный юноша и сумлъ такъ отнестись ко мн, что чрезъ нсколько минутъ моего смущенія какъ не бывало. Мы встртились будто старые и близкіе знакомые посл непродолжительной разлуки. Онъ разсказывалъ мн о своихъ длахъ и обстоятельствахъ по поводу новой его должности редактора «Гражданина», передавалъ свои планы, надежды, которыя онъ возлагалъ на это дло.
— Только не знаю, не знаю, какъ справлюсь со всмъ этимъ какъ разберусь… вотъ у меня есть сюжетъ для повсти, хорошій сюжетъ; я разсказалъ М. и онъ умоляетъ меня написать для «Гражданина»; но вдь это помшаетъ «Дневнику», не могу же я два дла разомъ, никогда не могъ; если писать разомъ дв различныя вещи — об пропали… ну вотъ и не знаю самъ да что ршиться… нынче всю ночь объ этомъ продумаю…
Насколько могъ, я отстаивалъ «Дневникъ», особенно на первое время.
— Вдь это, — замтилъ я, — такая удобная форма говорить о самомъ существенномъ, прямо и ясно высказаться.
— Прямо и ясно высказаться! — повторилъ онъ. — Чего бы лучше, и, конечно, о, конечно, когда-нибудь и можно будетъ; но нельзя, голубчикъ, сразу, никакъ нельзя, разв я объ этомъ не думалъ, не мечталъ!.. да что же длать… ну, и потомъ, есть вещи, о которыхъ если вдругъ, такъ никто даже и не повритъ. Вотъ хоть бы о Блинскомъ (онъ раскрылъ No «Гражданина» съ первымъ своимъ «Дневникомъ писателя»), разв тутъ я все сказалъ, разв то я могъ бы сказать! И совсмъ то, совсмъ его не понимаютъ. Я хотлъ бы просто привести его собственныя слова, — и больше ничего… ну, и не могъ.
— Да почему же?
— По непечатности.
Онъ передалъ мн одинъ разговоръ съ Блинскимъ, который, дйствительно, напечатать нельзя и который вызвалъ съ моей стороны замчаніе, что вдь отъ слова до дла еще далеко, у каждаго человка могутъ быть самыя чудовищныя быстролетныя мысли и, однако, эти мысли никогда не превращаются въ дло, и только иные люди, въ извстныя минуты, любятъ съ напускнымъ цинизмомъ какъ бы похвастаться какой-нибудь дикой мыслью.
— Конечно, конечно, только Блинскій-то былъ не таковъ; онъ если сказалъ, то могъ и сдлать; это была натура простая, цльная, у которой слово и дло вмст. Другіе сто разъ задумаются, прежде чмъ ршиться, и все же никогда не ршатся, а онъ нтъ. И знаете, теперь, вотъ въ послднее время, все больше и больше разводится такихъ натуръ: сказалъ — и сдлалъ, застрлюсь — и застрлился, застрлю — и застрлилъ. Все это — цльность, прямолинейность… и, о, какъ ихъ много, а будетъ и еще больше — увидите!..
Я не замчалъ, какъ шло время. Переходя отъ одного къ другому, мы начали сообщать другъ другу свднія о самихъ себ. Я жадно ловилъ каждое его слово. Онъ спросилъ меня о год и дн моего рожденья и сталъ припоминать:
— Постойте, гд я былъ тогда?.. въ Перми… мы шли въ Сибирь… да, это въ Перми было…
Онъ разсказалъ, между прочимъ, объ одномъ человк, который имлъ на него самое сильное вліяніе. Это былъ нкто Шидловскій. Черезъ нсколько лтъ, когда я просилъ едора Михайловича сообщить мн нкоторыя біографическія и хронологическія свднія для статьи о немъ, которую я готовилъ къ печати,
— Непремнно упомяните въ вашей стать о Шидловскомъ, нужды нтъ, что его никто не знаетъ и что онъ не оставилъ посл себя литературнаго имени. Ради Бога, голубчикъ, упомяните — это былъ большой для меня человкъ и стоитъ онъ того, чтобъ его имя не пропало…
Шидловскій, по разсказамъ Достоевскаго, былъ человкъ, въ которомъ мирилась бездна противорчій: онъ имлъ «громадный» умъ и талантъ, не выразившійся ни однимъ писанымъ словомъ и умершій вмст съ нимъ; кутежъ и пьянство — и постриженіе въ монахи. Умирая, онъ сдлалъ Богъ знаетъ что: онъ былъ тоже въ Сибири, на каторг; когда его выпустили, то изъ желза своихъ кандалъ онъ сдлалъ себ кольцо, носилъ его постоянно и умирая — проглотилъ это кольцо…
Мн хотлось узнать что-нибудь достоврное объ этой ужасной болзни — падучей, которою, какъ я слышалъ, страдалъ Достоевскій, но, конечно, я не могъ ршиться даже и издали подойти къ этому вопросу. Онъ самъ будто угадалъ мои мысли и заговорилъ о своей болзни. Онъ сказалъ мн, что недавно съ нимъ былъ припадокъ.
— Мои нервы разстроены съ юности, — говорилъ онъ. — Еще за два года до Сибири, во время разныхъ моихъ литературныхъ непріятностей и ссоръ, у меня открылась какая-то странная и невыносимо мучительная нервная болзнь. Разсказать я не могу этахъ отвратительныхъ ощущеній; но живо ихъ помню; мн часто казалось, что я умираю, ну вотъ право — настоящая смерть приходила и потомъ уходила. Я боялся тоже летаргическаго сна. И странно — какъ только я былъ арестованъ — вдругъ вся эта моя отвратительная болзнь прошла, ни въ пути, ни на каторг въ Сибири и никогда потомъ я ее не испытывалъ — я вдругъ сталъ бодръ, крпокъ, свжъ, спокоенъ… Но во время каторги со мной случился первый припадокъ падучей и съ тхъ поръ она меня не покидаетъ [1] . Все, что было со мною до этого перваго припадка, каждый малйшій случай изъ моей жизни, каждое лицо, мною встрченное, все, что я читалъ, слышалъ — я помню до мельчайшихъ подробностей. Все, что началось посл перваго припадка, я очень часто забываю, иногда забываю совсмъ людей, которыхъ зналъ хорошо, забываю лица. Забылъ все, что написалъ посл каторги; когда дописывалъ «Бсы», то долженъ былъ перечитывать все сначала, потому что перезабылъ даже имена дйствующихъ лицъ…
1
Посл кончины . М. Достоевскаго былъ поднятъ вопросъ о томъ, когда появились у него первые припадки падучей болзни — до Сибири или посл. Оказались разногласія. Нкоторыя близкія къ . М. лица утверждали, что онъ страдалъ падучей задолго до ссылки въ Сибирь. Быть можетъ, онъ самъ спуталъ. Я же привожу дословно его разсказъ мн, который записалъ тогда же, вернувшись домой, и въ которомъ, поэтому, не можетъ быть ошибки. Вс. С.
Онъ разсказалъ мн о своей недавней, второй женитьб, о дтяхъ.
— Жена въ театр, дти спятъ, — въ слдующій разъ увидите… да вотъ — карточка моей маленькой дочки, ее я зову — Лиля. Она тутъ похожа.
Видя, что карточка мн нравится, онъ сказалъ:
— Возьмите ее себ.
Потомъ говорилъ о четырехъ послднихъ годахъ своей жизни за границей, о русскихъ людяхъ, превратившихся въ европейцевъ и возненавидвшихъ Россію, и главнымъ образомъ объ одномъ изъ нихъ, хорошо всмъ извстномъ человк… говорилъ о страсти къ рулетк, о всякой страсти, о любви… Онъ меня исповдывалъ…
— Нтъ, кто любитъ, тотъ не разсуждаетъ, — знаете ли какъ любятъ! (и голосъ его дрогнулъ и онъ страстно зашепталъ): если вы любите чисто и любите въ женщин чистоту ея и вдругъ убдитесь, что она потерянная женщина, что она развратна — вы полюбите въ ней ея развратъ, эту гадость, вамъ омерзительную, будете любить въ ней… вотъ какая бываетъ любовь!..
Было поздно, я сталъ прощаться. Онъ взялъ меня за руку и удержавъ, сказалъ, что ему бы хотлось непремнно ввести меня въ тотъ литературный кружокъ, къ которому онъ теперь принадлежитъ.