Большой пробой

Тюрин Александр Владимирович

Пытка продолжалась. Торн дышал глубоко, пытаясь не вникать в свои проблемы, а думать об этой паршивке. И нашел отмычку. Он выпустил облезлую выдохшуюся белку из колеса – мысленно, конечно, – и кое-как пробил защиту, передал ей в узлы успокоительные установки.

– Ну, а теперь кто я? – зло ехидничала девушка.

– Все равно солнце. А помнишь детство? Замерзший пруд. И ты скользишь по нему без коньков. Падаешь и не больно. Словно лед – это подушка. Весь мир в мягких живых волосах Луны. И никому ничего от тебя не надо, – неожиданно легко наплел Торн.

Лицо Торна защекотало полотенце.

– Цепляйся, паучок. – Тут его вознесло куда надо.

– Ну-ка, напусти еще что-нибудь в этом духе, – она прикрыла глаза.

– В следующий раз, клянусь мундиром, – и Дмитрий Федорович скользнул к дверям. Девка запустила вслед туфлей. Метательный снаряд угодил Торну чуть пониже поясницы. «Попала,

попала», – радостно закудахтала девка, а Дмитрий Федорович замахал руками, создавая подъемные силы. Догони его и второй снаряд, все бы кончилось, а так он мчался, как испуганный индюк, по коридорам, торопясь к своему БГУ. Он понимал, что встречные-поперечные перекрывали ему кислород не случайно, а подчиняясь силовым линиям прототипа. Однако, и закаленный Торн опешил, когда даже повар с институтской кухни захотел его обидеть. Он не в шутку бросился на Дмитрия Федоровича, по-самурайски вращая длинным ножом. Но магическое слово «винегрет» побудило светлые воспоминания о творческом начале у повара. Это позволило Торну уйти из-под удара, нож вошел в стену, а игла с успокоительным – в шею агрессора. По дороге на Торна еще пытались напасть буфетчица, хирург, санитар. Уборщица тетя Дуня и то влепила ему шваброй. Но Торн прорвался.

Воробьев жидко захлопал, вот и все признание заслуг.

– Я не знаю, сколько секунд в запасе, пока оно станет необратимым.

Воробьев дожевал свой бутерброд и всполошился. Пока Торн производил диагностику пультов, лаборант ползал в испытательном блоке, проверяя поглощающие и отражающие способности щитов и экранов. И тут появились незваные гости, сам доктор Кирпиченок, директор Союза Электрической Силы и Славы, и пять лиц, слабо похожих на научных сотрудников, скорее, на продукцию промышленности. Они проникли в институт то ли дорогой, проторенной Торном, то ли нашли другое отверстие. Дмитрий Федорович требовал покинуть помещение, взмахивал бумагами, свирепо потрясал пальцем, но впечатления не произвел. Более того, доктор сотоварищи делали вид, что кроме них в помещении никого нет. Лишь иногда они ежились, как будто сквозило, и махали руками, словно зудели комары. Потом Кирпиченок положил на стол бумагу за подписью Веревкина о ликвидации БГУ. И объяснил своим ребятам, почему БГУ надо ликвидировать – как тренажер для колдунов, на котором они натаскиваются в губительных навыках. Почти перерезая торжественную ленту, Кирпиченок дернул первый попавшийся проводок. Торн не стерпел и подошел к нему вплотную. Тут Дмитрия Федоровича уложили на ковер и наступил сверху ногой. Торн в позе гнусной змеи, придавленной копытом гордого коня, еще изогнулся, желая наблюдать за обстановкой. Индустриальные богатыри напряженно смотрели в рот доктору Кирпиченку. Но рот неожиданно сказал: «Отстаньте, дураки». Потом Кирпиченок опустился на четвереньки и пополз. «Ма-ма, пи-ва, уа», – ныл он. Один чугунок догадался, что произошла мембранная атака. Он выхватил хлопушку, но разрядил ее почему-то в товарища. И даже обрадовался своей меткости. Но потом меткий стрелок подумал, что спит, и пальнул себе в рот. Оставшиеся трое явно не знали, чем заняться. Торн предложил им, пока суть да дело, обогатить внутренний желудочно-кишечный мир в ближайшем ресторане. Трое взвалило на плечи троих. На прощание мелькнуло заднее место доктора Кирпиченка.

– Маша убила себя вилкой, Петя – ложкой, Костя – тарелкой, – прокомментировал события Воробьев, скромно помалкивавший во время суровых испытаний. Торн с большим подозрением взглянул на него.

– Дмитрий Федорович, я тут ни при чем. Оно само. Вы там случайно локтем кнопочку включения настройки нажали, и меня стало крутить, а потом еще и местность завертелась, пока вы там прохлаждались. Какие там пучки напали, не знаю, да только мне мальчики кровавые мерещились на месте чугунков. Представляете, вижу, как взяли дите и заделали в некий бронетранспортер-луноход на гусеницах, с краном, с пушкой и таким прочим. А ребенку хочется ньям-ньям и играть. И вот для этого дела применяется им БТР. Покушать – пожалуйста, из пушки по телятнику, а потом лови жареные куски захватом. Поиграть с дядями и тетями – милости просим. Правда, только к ним подползешь, а баловаться уже не с кем, одна кашица под гусеницами. Вот такие трудности в общении. А я просто помог деткам из этих БТР-луноходов выбраться на лужайку. Вот вам изобразительный ряд плюс решение задачи. Все по инструкции для колдунов: опускаю свой психоцентр в осевой канал жертвы, подчиняю ее мыслительный аппарат. А теперь успокойте меня, Дмитрий Федорович, скажите, что у и вас такое бывало, что вместе лечиться станем. Ведь бывало же?

– Дурак рассказывает, и дурак слушает, – спохватился Торн. – Я сейчас в блок, а ты, смотри, не засни.

– Заснешь тут, сразу

все вынесут. А вас, может, лучше к стулу привязать? А то вдруг эти полубабы-полуптицы, которые поют, как их там, сирены, заманивать примутся на тот свет.

8. ВВЕРХ ПО ВОДОПАДУ

– Пульт один, Воробьев, – радостно сообщил Воробьев. – Пошла группа пучков с левой симметрией. Центральный столбовик – двенадцатая позиция по атласу Циммермана, помечен как редкий, непонятный. Явно не деревянный и не металлический. Может, это личное транспортное средство Торна? Ну, сейчас такое будет. Дмитрию Федоровичу только разойтись.

Его оптимизм отчасти передался Торну. Он почувствовал легкость. Он понял, что уже знает дорожку, может уйти от всего, что держит его психоцентр, от навалившихся на его мембрану машин, стен, домов, улиц, города, пригородов, леса. От всех, кто впился в него, живет и питается им. Момент настал, пора выскочить из этой четвертой, самой тяжелой одежки.

Торн сворачивается и сжимается как никогда, каждая клеточка стонет, руки доброжелателей цепляют его, щиплют, ноги доброжелателей ставят на его сапоги, топчут, а он выдирается… и взмывает, вслед недолго пытаются тянуться его одежды, шлейфы, нимбы. То, что он покидает, тускнеет и хиреет. Испытательный блок, да и окрестности вокруг, включая родное подземелье в стиле позднего палеолита, оплывают, квасятся, пускают слюни, словно лишившись натяжения и каркаса. Текут руки, ноги, стены, щиты. А там и улицы скатываются в одну трубу, и пирамиды с домами слипаются в ком. Становятся похожими на тлеющую бумагу собаки и кошки, их пепел уносит ветер. Деревья кувыркаются зеленой волной и тают крохотными пузырьками вдали.

Наконец, все уплыло, укатилось за горизонт, который тоже самоустранился – и привет. Исчезли жар и холод, давления изнутри и снаружи. Тяготения чувств и поползновения мысли стали фонтаном без воды.

Торн не подавал признаков осмысленной жизни. Его мембрана – тем паче.

– Испекся, что-ли? – Воробьев взвешивал, сопоставлял в условиях недостатка информации. – Хотя вид у него, как у сурка, обеспокоенный. Прекратить эксперимент, и Торна Дмитрия Федоровича уже не спасти. Не прекратить, опять же не спасти. Действуем в этом случае, исходя из принципа экономии усилий. Значит, пульт один продолжает свою работу. Идет настройка. Увы, на прилавке только столбовик двенадцатой позиции. «Вот, Адам, тебе Ева, выбирай себе жену», как говорили в райском саду. Да куда же вы, товарищ Торн, отлетели, оседлав ангела, профвзносы-то за истекший месяц еще не уплачены. Ведь не ешь, не летай, а долг профсоюзу отдай.

И не было там ничего, кроме Мглы. Она могла все, но не знала, что. Тогда Мгла сделала Не-мглу. Получилась точка. Точка посмотрела на Мглу дважды, первый раз просто так, второй раз недобро, завидуя ее значительности. И решила узнать ее поближе.

Точка прожгла Мглу и стала линией, которая была Лучом. Луч пробежал темными изгибами Мглы и разделил ее, тонкая граница эта была Землей. Земля, заострившись, прошила Мглу внутри себя, показав порядок истечения сил, который был Металлом. Металл пролился во внешнюю Мглу, но она оказалась изрядна, и он только покрыл ее зыбью, которая была Водой. Вода, затосковав в суровом погребе Мглы, рванула к Лучу побегом, который был Деревом.

– Пульт один. Я Воробей Воробьевич, находясь в здравом отсутствия ума, заявляю всем неприсутствующим: Дмитрий Федорович, не приходя в сознание, приступил к исполнению обязанностей праотца, по крайней мере, большого столбовика. Такого в атласах нет, я все обыскал, это его личное. Способности налицо: пробои, захваты – как и положено, на орбите масса кольцевиков. Я таким тоже хочу быть, пусть меня научат. И вообще такое впечатление, что крутанули на сто восемьдесят градусов какой-то обалденный кристалл состояний.

Он сделал шаг вниз… Чернозем уплывал в страну, где есть солнце и луна. Вместе с ним отходили отчасти-мертвецы на юг, таяли огоньки домовин. Там встанут предки из своих гробов, закрутятся тяжелыми вихрями и начнут сеять Начала Вещей. Пройдя свой круг, земля вернется к живым на север, и те скосят спелое жниво. Князь устроит праздник и выкатит из погребов долбленки с согревающим хребет кровяным пивом. И люди будут валяться и кататься в навозе священного хлева, и в их хребты будут опускаться души предков, явившиеся вместе с урожаем. И тогда сочащиеся мудростью прадеды начнут новую жизнь в крепких телах внуков. Но это только будет, а пока надо взглянуть дальним взором по сторонам, не продает ли кто в округе хороших ездовых свиней. В моих-то слишком много бесов – стоит предку зазеваться, они, паршивки, тут же его и втягивают. Уж не скупитесь, скажу своим хозяюшкам, не то отнесет на юг. А там уж, что полумертвые, что чересчур живые, – все охочи до толстомясых.