"Болваны"
Шрифт:
Оксана Виленовна ждала его у двери.
– Не спишь?
– улыбнулась она.
– Ну, я жду тебя в ординаторской.
Она поспешно, Птицыну показалось, даже слишком поспешно, удалилась, стуча каблучками. Он вспомнил, что забыл в палате цветы. Они стояли в банке, за тумбочкой. Он колебался: возвращаться ему или нет? Плохая примета! Однако, вообразив, как красиво будет смотреться то, что он дарит ей цветы, а потом галантно целует руку, Птицын не смог не поддаться соблазну - и возвратился.
2.
Птицын
Птицын замешкался у двери с цветами в руках.
– Цветы?
– она удивленно вскинула брови, хотя Птицын заметил, что ей приятно.
– Зачем это? У меня сегодня не день рожденья.
– Еще и в час ночи, - рассмеялась она.
Трудно мотивировать то, что всем понятно.
– Лучше пить чай с цветами, чем без цветов!
– заметил Птицын, кстати сочинив абсурдный афоризм.
Он неуклюже вручил ей букет. Она взяла его не сразу, засуетившись с чашками.
– Спасибо большое. Что я завтра с утра скажу своим коллегам? Что получила цветы во время ночного обхода?
– Вот именно! От благодарного пациента!
– подхватил Птицын.
Дальше Птицын должен был по-рыцарски поцеловать ей руку. Но это как-то не заладилось. Вместо этого он принялся выкладывать на стол содержимое пакета.
– Это к чаю!
– Ого! Конфеты, вино. Ты хорошо подготовился. А что если сюда зайдет дежурная сестра? А мы распиваем в рабочее время алкогольные напитки... Что она подумает?
– Подумает нехорошее!
– отрезал Птицын.
– И будет права... Оксана, здесь не найдется рюмок? Мне не верится, что врачи не пьют...
– Как ты меня назвал?
Засмеявшись, она встала на стул и, открыв верхний шкафчик, потянулась за фужерами. Ее белый халатик приоткрыл краешек ажурной комбинации и обнажил выше колена стройные ноги. Птицын с удовольствием полюбовался ее ногами снизу вверх, протянул руки, взял ее за локти и помог соскочить со стула. Она пунцово покраснела и строго сказала, отстранившись:
– Я рассержусь! И прогоню тебя...
– Я не уйду... Не будем ссориться. Мы собрались выпить чаю. И есть бокалы для ликера. Финского... Он очень вкусный, Оксана. Имя-отчество, мне кажется, сейчас неуместно. Я не прав?
Она задорно встряхнула волосами.
Птицын раскрутил пробку, разлил по фужерам густую темно-вишневую жидкость.
– Присядем, - примирительным тоном предложил он.
Она уселась полубоком к нему, скрестив ноги, кажется делая вид, что всё еще дышит обидой.
Он вручил ей бокал, легонько стукнул по нему своим и, подняв его над головой, воскликнул:
– За нас!
Она чуть-чуть пригубила вино.
– Первый бокал пьют до дна!
– твердо настаивал Птицын.
– Как я!
Он показал ей свой пустой фужер. Она подчинилась приказу. Он налил по второму бокалу.
– Оксана,
– А как пьют на брудершафт?
– заинтересовалась она.
– Каждый держит бокал у своего рта и вот так перекрещивает руки.
Птицын сопровождал слова делами. Их волосы и руки соприкоснулись.
Она еще не успела допить свой ликер, как вдруг он сказал:
– Вот мы и на "ты". Лед сломан. А знаешь, что делают после брудершафта? Целуются!
– без паузы сообщил он.
Птицын забрал у нее недопитый бокал, поставил его на стол и принялся ее целовать: губы, шею, мочку уха с маленькой золотой сережкой. Мочка была не круглая, а точно падающая капля, которая вот-вот разорвет перемычку, чтобы навсегда отпасть от материнского истока.
От нее исходил едва заметный, тонкий аромат. Это не был резкий запах духов или сладковатый запах косметики. Скорее, запах свежести, может быть молодости. Так могла пахнуть только женщина.
Она прикрыла глаза и запрокинула голову. Птицын чувствовал, что ее губы поддаются, уступают и отвечают его губам. Правда, по сравнению с ртутными, острыми, молниеносно-подвижными губами Верстовской, ее губы казались ему немного вялыми, а язык - слишком мягким и послушным. Он не шел ни в какое сравнение со своевольным, стремительным и жалящим языком Верстовской. Тот бесшабашно вел свою музыкальную партию, вибрировал и трепетал, словно скрипка под пальцами Паганини.
Пальцы Птицына пробежались по ее телу, и она затрепетала. Он начал расстегивать пуговицы ее халатика. Она слабо сопротивлялась, отстраняя его грудь рукой.
– Я не знала, что ты такой агрессор...
– с коротким смешком сказала она, приоткрыв глаза.
– Да, я такой!
Он вынул ее руки из недр халатика, точно высвободил жемчужину из створок раковины.
– Зачем это? Не нужно...
– Нужно. Это - хорошо!..
Его губы спустились от шеи к ключице, а пальцы сбросили прочь плечики черной комбинации. Губы добрались до груди и до черного кружевного лифчика. Пальцы бегали по спине, тщетно пытаясь отыскать застежку лифчика.
Ее рука погрузилась в волосы Птицына, захватив большую прядь, и осторожно дернула.
– У тебя жесткие волосы. Я думала, мягкие...
Не справившись с замком, Птицын просто извлек правую грудь из лифчика, пробежался губами вокруг соска и нежно взял его в губы. Грудь у нее была небольшой, округлой, совсем не походила на вытянутую и упругую грудь Верстовской.
Его ладонь легла на ее колено. Кожа на колене и вокруг него была удивительно мягкой и шелковистой. Во время первых своих любовных опытов с долговязой одноклассницей Птицын, дотронувшись до ее колена, обнаружил острые сочленения костей и шершавую, словно наждачная бумага, кожу. С тех пор он с опаской прикасался к женским ногам.