"Болваны"
Шрифт:
Богородица была облачена в красное одеяние и красный плат с вытканным по ним тончайшим золотым узором. Богородица показалась Птицыну необыкновенно красивой и, что больше всего его поразило, она была еврейкой. Казалось бы, эта очевидная мысль - ведь в Израиле все евреи - несказанно удивила Птицына. И Богородица, и необыкновенно похожий на нее десяти- или двенадцатилетний Христос (а почему бы ему не быть на нее похожим: как-никак он ее сын?!) были евреями. Больше того, Богородица своими печальными, по-настоящему печальными, большими еврейскими глазами с длинными ресницами напоминала Птицыну Верстовскую. Богородица смотрела на Птицына, как обычно смотрела на него Верстовская: то ли чуть-чуть улыбаясь, то ли немного грустя, будто
Он вдруг вспомнил, как они вместе, по желанию Верстовской, однажды поехали в Троице-Сергиеву Лавру, как она купила свечи в церкви и как, что-то шепча одними губами, ставила их к иконе Богородицы, как потом они сидели на скамейке во дворе Лавры и она курила, а от отряда монахов, маршировавших мимо них строевым шагом попарно, отделились два дюжих широкоплечих семинариста и строго окликнули ее: "Дама, здесь не курят!" Птицын тогда, помнится, пришел в ярость: ему хотелось догнать и набить морду этим семинаристам с фигурой тяжелоатлетов.
3.
Родители на удивление вяло отреагировали на горькие стенания Арсения. Только бабушка близко к сердцу приняла горести внука. "Мы невезучие!
– воскликнула она и добавила с ожесточением: - Вот жид проклятый! Чтоб ему на том свете гореть в огне!.." Сидя в сортире, Птицын подслушал обрывок спора бабушки и родителей. Родители в один голос твердили уже знакомую Арсению песню: "И чего он дурью мается?! Шёл бы в армию... Подумаешь... Все служат!" Бабушка без тени сомнения отвечала: "Пусть другие служат, а он не служит! Пусть все в армию идут, а он не пойдет!"
Вот логика любви!
Всю ночь Птицын промаялся между сном и полубредом. Ворочаясь с боку на бок, он стонал и звал кого-нибудь, кто мог бы ему помочь. Это было что-то страшно невнятное: "Господи!" или "Боже мой!", а может быть: "Не могу!" Но перед его глазами стоял один черный занавес ночи. Впрочем, в этой густой тьме, справа от его головы, с какого-то времени витала зыбкая и полупризрачная голова, точнее овал лица. Он узнал бабушку по папиной линии. Она умерла почти десяток лет назад - тогда ему было шестнадцать. Она безумно его любила. Эта голова приковала внимание Птицына. Конечно, это была его иллюзия, аберрация сознания, вызванная издёрганными нервами. И всё-таки она над ним витала, перемещаясь вправо и влево. Он не глядел на нее глазами - теми, что вращались в глазницах и моргали, - и при этом твердо мог поклясться, что она присутствует в комнате и медленно делает круги над его головой. Он не видел голову бабушки зрением и вместе с тем без всякого волнения наблюдал за ее перемещениями, узнавал курчавый венчик коротких волос, крупную бородавку на лбу и маленькую на левой щеке. Птицын внезапно почувствовал ласковую заботу, защиту, теплоту и любовь, исходящую от этого призрачного овала. Много лет спустя он увидел такие же сквозящие, мерцающие овалы лиц на иконе Андрея Рублева "Спас в Силах" . Они разом теснились и расплывались в фиолетовой дымке за плечами и спиной Христа, сидевшего на троне в красном ауроподобном яйце. это, конечно, были умершие - жители загробного царства.
Под утро он заснул.
Его разбудил надрывный звонок будильника.
В коридоре Арсению преградила дорогу бабушка. Вид у нее был грозный и решительный.
– В армию не пойдешь!
– отчеканила она безапелляционным тоном.
– Почему это?
– удивился Птицын ее непоколебимой уверенности.
– Мне сон был. Сон под среду или пятницу сбывается. Я вчерась загадала: коли увижу, как дают, находят, дарят, - в армию не пойдешь. Приснилась крестница Настасья. Вроде как у печки возится, печет пироги. То ли это 7 ноября, то ли 1 мая. "Возьми пирожков в дорогу!" - говорит.
– Дай Бог!
– пробормотал Птицын со смешанным чувством тоски благодарности сомнения и надежды.
4.
Птицын по повестке явился в военкомат, зная почти наверняка, что невропатолог повезет его в ГэЭсПэ (Городской сборный пункт). Впрочем, Птицын лелеял неосуществимую мечту о том, что все сорвется или как-нибудь не заладится, или невропатолог плюнет на него, безалаберно махнет рукой и подпишет все нужные бумаги, которые молниеносно освободят его от армии. Ну зачем, думал Птицын, человеку преклонных лет куда-то там ехать, терять целый день у чёрта на куличках - и всё для того, чтобы засунуть в стройбат какого-то мальчишку Птицына?! Уйма хлопот из-за мыльного пузыря! Птицыну просто не верилось, что невропатолог так сильно стремится испортить себе жизнь.
У кабинета капитана Синичкина, кроме Птицына, торчал еще какой-то крепыш с усами, лет 27. Оказалось, что и он ждет своего часа для выезда в ГСП. Впрочем, туда его должна была вывозить врач-терапевт. У него был терапевтический диагноз, хоть и на границе с неврологией.
– Ублюдок явный!
– мрачно констатировал крепыш, проводив недобрым взглядом невропатолога, пробежавшего мимо них с документами в кабинет Синичкина.
– Чёрт меня дёрнул здесь прописаться... у жены... Сидел бы себе на жопе... в своем Дорогомилове... Так нет же! .. Перевелся сюда, к этому засранцу! Понимаешь, я на учете стоял в Киевском военкомате... Белый билет у меня, считай, был в кармане... Эта гнида требует, чтоб я снова лег на экспертизу... подтвердил диагноз... Хоть жене отсюда позвонить, что ли... Не знаешь, здесь есть телефон? Пойду поищу...
Из кабинета Синичкина вышли невропатолог и толстая врачиха-терапевт одетые уже по-зимнему. Он - в обшарпанном, видавшем виды темно-сером пальто и белой потрепанной кроличьей шапке. Она - в старушечьем вишневом манто с кокетливой крашеной лисой на плечах и шее. Вылитые лиса Алиса и кот Базилио, только в условиях среднерусского Севера. В руках невропатолог сжимал помятый коричневый портфель, с каким обыкновенно ходят по квартирам страховые агенты. Вовремя подоспел крепыш-мужичок из Дорогомилова, и вся четверка из военкомата бодрым шагом двинулась к автобусной остановке.
В пустом автобусе Птицын занял место сбоку и напротив от невропатолога и терапевта, чтобы все время держать их в поле зрения и, по возможности, слышать, о чем они говорят. Мужичок из Дорогомилова мешал ему, все время о чем-то угрюмо болтая. Птицын делал вид, что слушает и исправно кивал, а сам поворачивал ухо в сторону врачей.
Невропатолог заискивал перед этой толстой врачихой, державшейся солидно-неторопливо, без малейшей суеты. Он, видимо, старался развеселить ее какими-то смешными медицинскими историями и потому, что называется, рассыпался мелким бесом.
– А где вы работаете?
– услышал Птицын вопрос врачихи.
– В 915-й горбольнице, - ответил невропатолог.
Птицын остолбенел: этот подлец работал там же, где он лежал, и при этом не верил врачам собственной больницы! Ну и ну! Невропатолог наверняка воображал, будто Птицын дал врачам взятку и ему сделали нужный диагноз. А он, невропатолог военкомата, видите ли, грудью встал на защиту закона и порядка. Он, как лев, боролся за честность и справедливость. Он, давший клятву Гиппократа, служил государству верой и правдой. Из таких гадин при Сталине НКВД набирал себе бесплатных осведомителей, с подачи которых их родные, знакомые, соседи, коллеги по работе разом становились японскими шпионами и врагами народа. После хорошо исполненной работы они сами оказывались врагами народа и их благополучно расстреливали в подвалах Лубянки.