Бом - Бом
Шрифт:
За дверью стоял молодой человек в костюме и в галстуке, похожий не то на свидетеля Иеговы, не то на жуликоватого брокера.
– Норушкин Андрей Алексеевич? – поинтересовался брокер.
– Самый он, – признался Андрей.
– Вам премия от асфальтовой корпорации «Тракт». – Брокер вытянул из органайзера запечатанный конверт и заполненный кассовый ордер.
– Вы кто?
– Курьер. Распишитесь, пожалуйста.
– Какая, на хер, премия? – нечаянно нагрубил Андрей. – За что?
– Не знаю. Николай Вениаминович выписал, а я доставил.
– Какой, на хер, Николай Вениаминович?
– Хозяин. Наш новый генеральный. Пересчитывать будете?
Крепко помня завет пращуров: дают – бери, бьют – беги, Норушкин, выхватив глазом цифру 500, расписался в расходном ордере и отпустил курьера. По пути распечатав конверт, он вернулся в гостиную, служившую сейчас мастерской, и высыпал содержимое на лист мраморной бумаги. В конверте было пять купюр зелёных американских денег, сотенного достоинства каждая, и сложенная ксерокопия приказа.
Бумага деловито свидетельствовала, что специалист Российской ассоциации позитивной психологии и психотерапии Андрей Алексеевич Норушкин премируется означенной суммой за успешное проведение с руководящим составом асфальтовой корпорации «Тракт» практического курса-тренинга «Эффективные методы разрешения конфликтных ситуаций в условиях психологической несовместимости партнёров». Курс-тренинг был куцый, трёхдневный и, оказывается, только вчера закончился. Разумеется, ничего подобного Андрей за минувшие дни не вытворял. Да и о позитивной психологии слышал впервые.
Это походило на розыгрыш, нелепую шутку. На что-то не по календарю первоапрельское...
Деньги, впрочем, оказались хоть и американские, но вроде бы настоящие.
Разглядывая подпись, Андрей убедился, что она под стать документу – абсолютно невнятна. В скобках, правда, пояснялось: Н. В. Шадрунов.
Фамилия показалась Норушкину знакомой. А когда он вспомнил, откуда она ему знакома, – Колян Шадрунов, трах-тибидох, Аттила! – Андрей с нехорошим чувством отправился звонить дяде.
К телефону подошёл не дядя Павел и даже не его женские дети. Голос в трубке был такой густой и низкий, будто человек, взявший её, говорил ногами. По этому голосу Андрей опознал Фому Караулова, медвежеватого пчеловода из Сторожихи, мастера махать в бане веником.
Фома сообщил, что дядя Павел плох, что ему доверили сопроводить его из Сторожихи в СПб, дабы дядю освидетельствовали светила, и что он, Фома, недавно уже звонил Андрею по поручению дяди Павла, но не застал, так что пусть Андрей скорее приезжает, пока дядю не отправили в больницу, – есть необходимые к обсуждению предметы.
Подвесив в клетку Мафусаила медово-яичную палочку, Норушкин сунул в тесную дверную щель нацарапанную на клочке отличной мраморной – «фазаний хвост» – бумаги записку для Кати, выскочил на Владимирский, поймал такси и полетел к дяде на Петроградскую.
Таксист был будто бы обыкновенный, но при этом
По пути, в начале Каменноостровского, Андрей заскочил в табачную лавку и купил для Фомы сигару толщиной с Александровский столп – вспомнился упрёк скотьего пастыря в бейсболке, фаната «чикагских бычар».
Дверь открыл опять-таки Фома. Старшая дочь дяди Павла жила с мужем и отдельно от отца, младшая с утра была на службе. Жена дяди Павла уже два года покоилась на Смоленском.
Андрей прошёл в кабинет. Дядя Павел лежал на старом кожаном диване и выглядел скверно: изнурённое лицо, кисти рук перебинтованы, а обычная худоба словно бы приобрела необратимый характер – душе в таком теле определённо было тесно. При этом он то и дело кашлял и слабо постанывал.
– Мужчина за жизнь съедает пять килограммов помады и сбривает четырнадцать метров бороды, – горестно сообщил дядя Павел. – Это всё, что можно обо мне сказать. Я съел и сбрил свою жизнь.
Как всякий глуховатый человек дядя Павел говорил громко, без модуляций.
– Мне мешок на голову надевали. Полиэтиленовый. В почку били. И в печёнку.
– Стоп! – перекричал Андрей дядину глухоту. – Давайте по порядку.
По порядку дело выглядело так. Утром, два дня назад, дяде позвонила секретарша какой-то дорожно-строительной фирмы и, будто бы по рекомендациям бывших дядиных сослуживцев, предложила ему место консультанта по вопросам топографической съёмки. Категорически недовольный собственной пенсией дядя, понятно, тут же согласился. Секретарша – хваткая чертовка – обещала прислать за ним машину.
Через пять минут и вправду появилась машина – внедорожник с тонированными стёклами какого-то небывалого цвета, бархатно-густо-вишнёвого, что ли, как крыло траурницы. Шофёр с грудной клеткой пловца учтиво поднялся за дядей в квартиру и сопроводил вниз.
Вдвоём они проехали только полквартала. У пыльного сквера их ждал точно такой же джип, могучий и прекрасный, как ода вольности. К ним в машину сели ещё три человека: один на переднее сиденье и двое сзади, по бокам от дяди.
Дальше поехали с эскортом-двойником.
Человек, севший на переднее сиденье, представился Герасимом и сообщил, что сейчас они, в натуре, едут в Побудкино, где дяде предстоит слить народный гнев на борзого Аттилу, а если он, дядя то есть, откажется, то ему сначала сделают больно, а потом ещё больнее, а потом так больно, что о предыдущей боли он будет грезить, как шахтёр о бане. Уж тогда он точно согласится. Ну, а если он, блин, на всю голову простуженный и всё же не согласится, то его убьют, после чего возьмутся за дочерей и племянника. При этом Герасим изображал на лице ту самозабвенную самурайскую свирепость, которая в природе свойственна лишь раненой акуле, пожирающей собственные потроха. Разумеется, дядя отказался.