Бомарше(Beaumarchais)

де Кастр Рене

В письме Гримма от 20 марта 1785 года читаем:

«Сейчас только и разговоров, что о г-не де Бомарше, все задаются вопросом, останется ли он теперь во Франции. Кое-кто даже утверждает, что он распродает своих лошадей и готовится уехать за границу. Другие уверяют, что он ведет себя как обычно и все такой же наглец. Но большинство все же сходится на том, что его несколько приструнили во время заточения в тюрьме Сен-Лазар, там он сказался больным и под этим предлогом добился, чтобы к нему допустили его врача, а также его кассира – якобы для решения неотложных дел.

Также все говорят, что в тюрьме г-н де Бомарше перестал следить за собой и мыться, что он отрастил бороду и отказался покинуть тюрьму, когда комиссар полиции явился объявить ему, что он свободен;

говорят, он требовал, чтобы ему объяснили причину его заточения, и этот комиссар, его друг, был вынужден вправить ему мозги и посоветовал принять оказанную милость без каких-либо дополнительных условий, и тогда он завернулся в свой плащ и предоставил полицейским исполнить возложенное на них поручение, то есть доставить его домой».

Сегодня нам известно, что своим освобождением Бомарше обязан заступничеству графа д'Артуа, который со всей прямотой заявил Людовику XVI: «Сир, ваши подданные готовы пожертвовать ради вас своим благосостоянием и своей жизнью; вы имеете над ними власть, которую дает вам ваше верховное положение, но власть эта не распространяется на их честь, а вы посягнули на честь г-на де Бомарше».

Людовик XVI якобы ответил брату, не скрывая своего смущения: «Ну и что вы хотите, чтобы я сделал? Может быть, мне пойти извиниться перед ним?» Эти слова вполне соответствовали характеру короля. Он лично ознакомился с мемуаром, адресованным ему узником, и через Калонна ответил ему, что удовлетворен «высокой нравственностью и сдержанностью, кои тот продемонстрировал». Это были те самые извинения, которых добивался Бомарше: он требовал также правосудия, и король выразил сожаление по поводу своего решения, а ведь монаршая воля была высшей инстанцией в государстве. Что касается общества, то оно выразило свое отношение к Бомарше в том числе и тем, что на одном из спектаклей «Женитьбы» присутствовал кабинет министров в полном составе.

Тогда король пригласил Бомарше в Театр Трианона на поставленного там «Севильского цирюльника», в котором сама королева исполняла роль Розины, граф д’Артуа играл Фигаро, а граф де Бодрей – Альмавиву. «Вне всякого сомнения, – писал Гримм, – невозможно было принести ему извинение за нанесенное оскорбление в более деликатной и лестной форме».

В своем мемуаре Бомарше не забыл упомянуть о тех финансовых трудностях, которые ему приходилось терпеть из-за недобросовестного отношения Америки к погашению своих долгов; он попросил выделить ему кредит и получил от Казначейства 800 тысяч ливров, не иначе как в качестве компенсации за свое тюремное заключение. Но то, что он приобрел в одном месте, он сразу же потерял в другом, поскольку архиепископ Парижский подал на него жалобу за аморальное поведение, но не в качестве автора «Женитьбы» – это был уже пройденный этап, а в качестве издателя Вольтера. 16 июня 1785 года, сообщается в «Тайной переписке», духовенство направило министру юстиции длинный мемуар, в котором потребовало уничтожить оба издания собрания сочинений Вольтера, печатающихся в Келе. Издатель, говорилось в мемуаре, не только потворствовал читателям в их тяге к роскоши, выпуская дорогие и богато оформленные тома, но также старался посеять ядовитые семена в среде простого народа, распространяя дешевые книжки. Когда об этом доложили королю, тот воскликнул: «Опять проделки Бомарше!» – и запретил продажу этих изданий Вольтера.

Этот королевский запрет принес Бомарше новые финансовые проблемы, превратившие предприятие по выпуску собрания сочинений Вольтера в самого настоящего банкрота. В этом эпизоде в полной мере раскрылось досадное непостоянство характера Людовика XVI, ставшее одной из причин падения трона. В 1785 году, помимо опрометчивого решения, ударившего по Бомарше, король принял еще одно подобное решение: 15 августа в порыве необузданного гнева он приказал арестовать прямо в Зеркальной галерее кардинала Рогана, облаченного в торжественные одежды и готового произнести перед всем королевским двором мессу по случаю праздника Успения Богородицы.

1785 год, роковой для монархии, собственными руками разрушавшей свой многовековой

уклад, стал трагически переломным и для Бомарше: каким бы коротким ни было его заточение в тюрьме Сен-Лазар, оно погубило его репутацию серьезного человека, а ведь он так долго боролся, доказывая, что отнюдь не легкомыслие, которое все видели в нем в первую очередь, главное, в его натуре. В том же самом году публика узнает о существовании еще одного полемиста, не только не уступавшего Бомарше, но в чем-то даже превосходившего его. Это Мирабо, с которым Бомарше вскоре придется помериться силами в разразившейся между ними войне памфлетов.

Глава 42ПОЛЕМИКА С МИРАБО (1785)

Если бы в 1785 году пришлось сравнивать Мирабо с Бомарше, то первый не выдержал бы конкуренции со вторым.

Сын знаменитого автора «Друга людей», родившийся в 1749 году, прославился к тому времени лишь своими скандальными историями. Брак, который принес ему богатство, но не счастье, стал причиной заключения графа Мирабо по королевскому указу вначале в замок Иф, а потом в форт Жу, расположенный в горах Юра. К этому времени относятся его первые литературные опыты и, в частности, «Эссе о деспотизме», которое было анонимно издано Фошем в Невшателе и, возможно, сразу бы сделало Мирабо знаменитым, признай он свое авторство. Но у него были веские причины не усугублять те неприятности, которые повлекло за собой похищение им жены г-на де Монье, той самой Софи, любовный роман с которой превратился в легенду. Эти его безумства стоили ему трех тяжких лет, проведенных в башне Венсенского замка, откуда он вышел лишь благодаря стараниям начальника полиции Ленуара. Оказавшись на свободе, Мирабо затеял бракоразводный процесс с женой, и его дело слушалось в парламенте Экс-ан-Прованса почти сразу после дела Бомарше. Подобно автору «Цирюльника», он сам защищал себя в суде; его красноречие не принесло ему победы, но было замечено и востребовано теми, у кого была нужда, но не было умения сочинить памфлет или мемуар в свое оправдание.

Этот аспект деятельности Мирабо мог бы сподвигнуть нас на то, чтобы сравнить его произведения с произведениями того же жанра Бомарше, при этом нам следовало бы помнить, что последний прибегал к ним лишь тогда, когда дело касалось его собственных интересов, а Мирабо свой талант продавал другим, и определяющим для него были деньги, которые ему за это платили, причем денег этих было явно недостаточно, чтобы удовлетворить его насущные потребности и уменьшить долги, шлейфом тянувшиеся за ним еще со времен его разгульной юности.

В 1784 году Мирабо был одним из немногих, кто выступал с политической критикой «Женитьбы Фигаро», уверяя, что эта пьеса покушается на социальные устои общества. Эта позиция была замечена кое-кем из недоброжелателей Бомарше и его конкурентов в финансовой сфере. Среди них был друг Мирабо, некто Клавьер. Этот человек, которому при Конвенте суждено было стать министром финансов Франции, был по происхождению швейцарцем, родился он в Женеве в состоятельной семье протестантов, позже стал членом Совета двухсот и вынужден был бежать из родного города из-за волнений 1782 года, будучи заочно приговоренным к лишению всех гражданских прав. Убежище он нашел в Невшателе, где познакомился с Мирабо и оценил его полемические способности. После того как Клавьер перебрался в Париж и обеспечил себе прочное положение в тамошнем деловом мире, он призвал к себе Мирабо, чтобы использовать его талант в своих биржевых махинациях.

В тот период Франция переживала серьезные финансовые трудности: чтобы поддержать государственную казну, министры финансов брали займы под кабальные проценты; рантье обогащались, становясь кредиторами государства, а государство, несмотря на все жертвы, не выдерживало конкуренции частного капитала: начиналась эра индустриализации, акции теснили на рынке облигации, разгул спекуляций напоминал о временах Лоу; играя на резком изменении курса акций, дельцы в одночасье наживали или теряли целые состояния; постепенно разоряющаяся аристократия пристрастилась к биржевым играм.