Бомба для пpедседателя
Шрифт:
– Любовь - это само милосердие, - ответил Рогге, - но для того, чтобы сохранить любовь, милосердие и чистоту отношений, следует быть беспощадным по отношению к падшим.
– Я не хочу вам верить, - сказала Ингрид, и в глазах у нее появились слезы, - нет мужчин, которые не изменяют женам! Нет! Я таких не встречала! Все мужчины изменяют, только одни это делают как скоты, а другие ведут себя как честные люди - не сулят рая и не клянутся в вечной любви!
– Я протестую!– сказал высокий, сильный еще, хотя седой как лунь, мужчина и поднялся со своего места.– Мы думали, что киноискусство хочет помочь нам в воспитании молодых германцев,
Люс начал грызть ногти: он грыз ногти в горе и в радости. Он знал, что это ужасно. Нора пилила его, утверждая, что ногти грызут только те мужчины, которым суждено быть вдовцами; он знал, как это омерзительно со стороны, но он ничего не мог с собой поделать. Сейчас была радость нежданная, он даже не мог мечтать о такой удаче: говорил Иоахим Гофмайер, бывший советник Геббельса по работе с молодежью. У Люса были архивные кинокадры, в которых Гофмайер выступал перед активом гитлерюгенда и давал указания, как и от чего следует уберегать германскую молодежь, что надо противопоставлять растленной большевистской и англо-американской пропаганде.
Люс не ждал, что к Гофмайеру подойдет Кристина. А она шла к нему, подтягивал за собой, как шлейф, провод микрофона.
– Неправда!– воскликнула она.– Никто не намерен выступать против идеалов чистой любви! Впрочем, я не понимаю, как можно делить любовь на <чистую> и <нечистую>?!
В зале поднялся шум. Благообразные старушки начали молотить по столикам тяжелыми пивными кружками.
– Самое чистое можно опорочить!– перекрывая шум, продолжала Кристина.– Можно! Напрасно вы так кричите! Значит, вы боитесь меня, если не даете мне говорить!
– Тихо, друзья!– Гофмайер поднял руки, обращаясь к членам своей <ассоциации>.– Дадим юной даме возможность высказаться и докажем ей, что нам нечего бояться. Прошу вас, юная дама.
– В ком больше чистоты и нравственности, - спросила Кристина, - в том, кто делает то, что ему хочется, открыто, не скрываясь, или в том, кто делает то же самое - вы знаете, про что я говорю, вы все знаете, и дамы и господа, - таясь, опасаясь, оглядываясь на прописную мораль буржуа?!
– В том чистота, юная дама, кто не оглядывается на прописную мораль, но согласовывает свои поступки с моралью истинной.
– В чем отличие прописной морали от морали истинной?
– Мораль - это, если хотите, соблюдение норм поведения.
– Значит, любовь - это норма поведения?– наступала Кристина.
– Поначалу любовь - это влечение сердец, а потом, когда влечение освящено церковью, - это, я не боюсь показаться старомодным, соблюдение норм морали и правил поведения.
– Влечение сердец?– переспросила Кристи, - А как быть с телом?
– Разве сердце бестелесно?– спросил Гофмайер и победно засмеялся своему вопросу.
– Ну, так вот о теле и сердце, - став бледной, заговорила Кристина, дождавшись, пока в зале стихнет смех.– Я вам хочу кое-что рассказать о сердце, чистой любви и теле. Я забеременела от господина вашего возраста...
Гофмайер, побагровев, спросил:
– Надеюсь, это был не я? Или вы забыли лицо вашего соблазнителя?
– Он был профессором римского права в нашем университете, продолжала Кристина.– Он так читал о величии нравов Рима, что казался мне выше всех людей па земле, не говоря уже о тех первокурсниках, которые норовили прижаться ко мне коленкой на лекции. Я поссорилась с моим юношей, глупо поссорилась,
В зале началось что-то невообразимое - крики, шум, свист...
Люс схватил второй микрофон и вышел на середину зала - Кристи убежала куда-то.
– Дамы и господа!– закричал он, чувствуя отчаянную, холодную радость.– Господин Гофмайер! Дамы и господа, я прошу вас успокоиться. Может создаться впечатление, что вы противники демократии, ибо нельзя же, право, лишать человека его точки зрения, даже если вы не согласны с этой точкой зрения! Господин Гофмайер, у меня к вам вопросы. Надеюсь, ваши ответы все поставят на свои места.
– Хорошо, - ответил Гофмайер, - я готов ответить на ваши вопросы.
– Благодарю вас. Скажите, вы недавно пришли к этой великолепной и поистине добродетельной идее борьбы за чистую любовь или же всегда исповедовали те принципы, которым сейчас так самоотверженно служите?
– Я всегда исповедовал эти принципы...
– И до войны, и во время войны, и после нее?
– Да.
– Эти же самые принципы вы исповедовали и в тридцатые, и в сороковые, и в пятидесятые годы?
– Да.
– Значит, вы верили в чистую любовь, состоя в рядах гитлеровской партии и СС?
– Кто вам сказал об этом?
– Вы сами. Вы же сказали, что верили в сороковом году в те же принципы, что и сейчас... Разве пет?
– Кто вам сказал про СС?
– Вы не были членом СС?
– Не шантажируйте меня! Господа, - он обернулся в зал, - здесь собралась банда! Это красные!
– Господин Гофмайер, вы уходите от ответа: вы были в СС?
Зал ревел.
– Панораму по лицам!– крикнул Люс Георгу, сидевшему за камерой. Крупно!
– Сделал!
– Еще крупней!
– Сволочи! Мерзавцы! Провокаторы!– орали старики, поднявшись со своих мест.
Люс снова обернулся к Георгу и засмеялся - как выдохнул:
– Снимайте звук, ребята, и убирайте свет! Все. Этот балаган мне больше не нужен.
– Какое вы имели право снимать наше собрание?!– надрывалась старуха, подскочив к Люсу.– Мы привлечем вас к суду! Это провокация!
...Вскоре прибыл наряд полиции. Гофмайер обвинил Люса в диффамации и клевете и потребовал засветить отснятую пленку. Пришлось ехать в полицию объясняться. Люс отказался давать показания до тех пор, пока не приедет адвокат. Он знал, что Гофмайер ничего не добьется, потому что Георг получил у президента <чистых любовников> разрешение на проведение съемок. Однако Люс чувствовал, как колотится сердце и противно холодеют руки. <Рабья душа, - подумал он, - до сих пор я не могу выжать из себя страх>.