Бомба из прошлого
Шрифт:
— Я бы хотел.
— Если имеется в виду совместное проживание, то было бы неплохо выражаться яснее. Давай просто поговорим. Без обещаний. Ты где живешь? Что у тебя там?
— Комната. Дом в Камдене. Жуткая дорога, отвратительный домишко. Комнату снимаю один. Соседи — полные ничтожества. Ничего лучше позволить себе не могу. С моим резюме на многое рассчитывать не приходится. Я живу там, потому что зарплата не позволяет надеяться, как говорится, на улучшение жилищных условий. Машины нет, до работы добираюсь на мотоцикле, питаюсь в нашей столовой, потому
— Твоя зарплата на уровне прожиточного уровня и, наверно, меньше моей.
— …большинство знакомых парней и девушек идут вверх при финансовой поддержке родителей. У меня такой поддержки нет — отец моет стекла в офисах, мама подает обеды в школе. Да еще чертов акцент… Пришлось ходить на курсы коррекции речи. Короче говоря, работа с утра до вечера и никаких связей с домом. Перспектив по службе — никаких. Я, в общем-то, одинок, и мне это не нравится.
Кэти усмехнулась.
— Ты и твоя трагическая жизнь.
— Извини, я не хотел…
— Боже. У меня квартирка не лучше: спальня, гостиная, кухонька и ванная, в которой и кошке не повернуться. Живу на юго-западе. Платят неплохо, так что не жалуюсь. Помнишь баржу?
— Помню.
— Это отцовская. Я могу пользоваться ею, когда хочу. Просыпаешься утром — на берегу коровы, где-то крыса шуршит. Тихо…
— Я помню, потому что он был там.
— Что я сказала?
— Ничто не вечно.
Нога Кэти Дженнингс прижималась к его плечу. Люк ощущал ее тепло. Ее глаза плясали.
— Я сама решаю, кто туда приходит. Только я. И никто больше.
— Не думаешь, что мы им нужны?
— Будем нужны, позвонят.
Он поцеловал ее. Точнее, она поцеловала его.
Тадеуш Комиски видел их. Видел, как сомкнулись тела. Поиски дров для отца Ежи затянулись и завели его слишком далеко.
Он остановился. Проклятие настигло его там, где были сейчас они. Там родилась его вина. Невидимый для них, он стоял за деревьями, прислушиваясь к пробуждающимся детским воспоминаниям.
Лоусон слушал.
Багси помалкивал, но Стрелок выпалил сразу.
— Мы побывали на реке. На том месте, где они были вчера. Следы остались, окурки и все такое, но их самих там сегодня нет, и лодки тоже нет. По-моему, логично. Вчера они только проводили рекогносцировку, а сегодня ушли к тому месту, где будут ждать людей с той стороны. Мы прошли и вверх, и вниз по течению, но никого не нашли. Потом обшарили лес, думали найти машины. Без особых, в общем-то, шансов, мистер Лоусон, потому что к тому времени уже стемнело. Итог, мистер Лоусон, таков: мы их потеряли. Мы не знаем, где они. Мы не знаем, где их искать. Они затаились где-то и отсиживаются. Ждут условленного часа, чтобы забрать груз. И я не знаю, откуда начинать поиски.
— Что нам сейчас нужно, — быстро сказал Лоусон, — это чуточку удачи.
Он подумал,
Он отвернулся — не надо, чтобы они видели на его лице выражение беспокойства.
В одном не было сомнений: все произойдет здесь, рядом с местом, где стоял когда-то лагерь Собибор. Сюда доставят груз. Это он знал точно.
— Подождем ровно час. Потом снимаемся. Сейчас еще слишком светло. — В животе уже сплетались узелки беспокойства, но ему еще удавалось сохранять внешнее спокойствие и уверенность. — Держу пари, они придут не раньше, чем стемнеет.
В двух километрах отсюда они застопорились на целых два часа. Проселок перегородило здоровенное дерево в три метра длиной и полметра в диаметре. Ничего не поделаешь, другой дороги на юг из Малориты не было. Вместе — сопя, пыхтя, проклиная все на свете и обливаясь потом — они все-таки сдвинули вмерзшее в землю дерево ровно настолько, чтобы Яшкин сумел протиснуться по самой обочине. Потом препятствие вернули на прежнее место, на этом настоял Моленков. Закончив, они, обессиленные, упали друг на друга и обнялись. Никто не знал, кто кого поддерживает. Потом они стерли оставленные «полонезом» следы и набросали для верности веток. Яшкин въехал в лес. Моленков развернул на коленях карту. Стрелка бензометра прочно застряла внизу красной зоны, и каждый метр воспринимался как незаслуженный бонус.
Километр назад «полонез» угодил в глубокую рытвину. Яшкин попытался добавить газу, но мотор заглох. Сдать назад тоже не получилось. Провозились еще час. Решение предложил Моленков. Они собрали все ветки и сучья, какие только смогли найти, заложили под все четыре колеса, утрамбовали. Яшкин повернул ключ. Моленков налег сзади. Из-под колес полетели комья грязи. Изрыгая проклятия и выдавливая из себя последние силы, он уперся плечом и… машина прыгнула вдруг вперед. А Моленков, грязный с головы до ног, рухнул на четвереньки.
С проселка пришлось свернуть. Машина запетляла между деревьями. Моленков, рискуя удариться о лобовое стекло, пытался читать карту. Быстро темнело, и он с трудом различал лишь темно-зеленые пятна леса и синюю ленту реки. Грунт здесь был тверже, и, хотя скорость упала, они уверенно двигались вперед. Моленков даже позволил себе расслабиться. Почти забыть.
А потом машина вдруг затарахтела, двигатель закашлялся, словно зашелся в предсмертном хрипе. Примерно так умерла его жена — захрипела, задергалась и затихла. Все заняло секунды три или четыре. «Полонез» тоже затих. Мотор сдох.