Бомба в Эшворд-холле
Шрифт:
– Но вы не во всем с ним согласны, правда?
Кезия снова улыбнулась:
– Конечно, нет. Мы же ирландцы! Но мы все же достаточно близки друг к другу, чтобы противостоять папистам рядом с О’Дэем. А уж потом мы разберемся друг с другом.
– Очень мудро с вашей стороны, – заметила Шарлотта.
Мисс Мойнихэн метнула на нее взгляд и вдруг резко рассмеялась:
– Да, я понимаю, что вы хотите сказать!
В то же утро, несколько позднее, миссис Питт стояла неподалеку от Джека на террасе, куда выходили двери гостиной, когда с балкона упала гипсовая ваза с плющом. Она пролетела на расстоянии меньше трех футов
Джек очень побледнел, но сделал вид, что это случайность, пустяк, и запретил свояченице даже упоминать о происшествии в разговоре с Эмили.
Она пообещала ему молчать и, войдя в дом, вдруг почувствовала, что вся дрожит и отчаянно замерзла, несмотря на то что снаружи ярко сверкало солнце.
Питт ехал поездом в Лондон. В обычных условиях полицейский наслаждался бы такой поездкой. Он всегда с удовольствием смотрел в окно на пробегающие мимо деревенские пейзажи, ему нравились запах дыма, стук колес и ощущение невероятной скорости. Но сегодня он размышлял над тем, что скажет Джону Корнуоллису, и ему хотелось добраться до столицы как можно быстрее.
Оправданий у Томаса быть не могло. Ему не удалось спасти Эйнсли Гревилла, и даже теперь, три дня спустя после преступления, он все еще не мог представить доказательства вины не известного до сих пор убийцы. После исключения тех, у кого было алиби, под подозрением оставались Дойл и Мойнихэн, но суперинтендант понятия не имел, кто же из них виновен.
– Доброе утро, Питт, – мрачно поприветствовал его помощник комиссара полиции, когда Томас вошел в его кабинет.
– Доброе утро, сэр, – ответил суперинтендант, садясь на предложенное место у огня. Это была любезность со стороны Корнуоллиса – он держался с подчиненным как будто бы на равных, не усадив его напротив за столом. Однако этот добрый жест нисколько не облегчил ни угрызений совести, испытываемых Питтом, ни ощущения обманутого им доверия.
– Что случилось? – спросил Джон, немного наклоняясь вперед и безотчетно соединяя кончики пальцев. Огонь камина освещал его щеки и голову. Лысина удивительно шла этому человеку, и в профиль его резкие черты лица казались бронзовым старинным барельефом.
Томас рассказал обо всем, что казалось ему безотлагательным. Все это было очень важно, однако сведения эти не вели ни к чему определенному.
Когда он окончил рассказ, Корнуоллис воззрился на него с задумчивым видом:
– Значит, убить из политических причин мог Мойнихэн. Его отец был достаточно сумасшедшим протестантом. А сын, очевидно, считает, что любое урегулирование проблемы ведет к упадку протестантского приоритета, и, вероятно, так оно и случится. Но в то же время это приведет к установлению гораздо более справедливых порядков, чем теперь, и, следовательно, к миру, к большей безопасности и к благосостоянию всех и каждого. – Он покачал головой. – Но ненависть укоренилась там очень сильно; она гораздо глубже всех разумных и нравственных оснований и даже надежды на лучшее будущее. – Джон закусил губу, пристально глядя на Питта. – Другой кандидат в убийцы – Падрэг Дойл. Он мог убить из политических резонов либо в отместку за обращение Гревилла с его сестрой.
Но на лице суперинтенданта выразилось сомнение.
– Вы действительно
– Нет…
Корнуоллис откинулся на спинку стула. Голова у него слегка тряслась.
– Если бы она застала его в постели с соперницей, которую он любил, она могла бы убить его в порыве ярости, совершить преступление из страсти, – продолжил рассуждать помощник комиссара. – Хотя женщины редко совершают подобные преступления, особенно женщины того воспитания, что получила Юдора. Ей было что терять, Питт, и, убив мужа, она могла ничего не получить взамен. Если только не желала освободиться и выйти замуж за кого-нибудь другого… Но у вас ведь нет подобных подозрений?..
– Нет, – поспешно откликнулся Томас. Он ни в чем не подозревал Юдору и вообще не мог представить ее способной на насилие. – Она… Вы ее когда-нибудь видели? – спросил он своего шефа.
Корнуоллис улыбнулся:
– Да. Она очень хороша. Но даже красивые женщины могут сильно страдать, если их предают. Именно красивые больше всех и страдают, потому что изначально не верят, будто такое может случиться с ними. Их гнев сильнее, чем у прочих.
– Но он ничего такого не делал в Эшворд-холле, – резко ответил суперинтендант.
– Мы же обсуждаем его прошлые поступки. Однако ни одна из его связей не угрожала ее положению жены. Как вы сказали, все это было удовлетворением желаний, а не любовью.
– Но тогда почему вы считаете, что Дойл мог убить Гревилла, чтобы защитить сестру?
Томас молчал.
Джон прищурился.
– В чем дело, Питт? У вас еще есть какие-то соображения, ведь иначе вы бы не подняли этот вопрос. Вы же не меньше меня способны узреть безосновательность своих суждений! Даже больше.
– Мне кажется, она боится, что это Дойл, – медленно ответил суперинтендант, впервые выражая свои подозрения вслух. – Но, может быть, я ошибаюсь насчет мотива убийства и оно было политическим… связанным с ирландским национализмом, как думают все прочие.
– Не все, – пожал плечами Корнуоллис. Он, видимо, смутился, потому что на щеках у него показался едва заметный румянец. – Сегодня должны вынести приговор по бракоразводному процессу О’Ши.
– Вы не знаете, какой он будет?
– Я думаю, они удовлетворят требования О’Ши, и на законных основаниях. Его жена, несомненно, виновата в длительной адюльтерной связи с Парнеллом. Единственный вопрос заключается в следующем: повинен ли сам О’Ши в этой интриге или же он действительно обманутый муж.
– Неужели? – Томас мало читал об этом процессе; до сих пор у него не было на это ни времени, ни какого-либо интереса. Он и теперь не был уверен, что этот процесс имеет хоть малейшее отношение к событиям в Эшворд-холле.
– Хорошо хоть, мне не надо судить, кто здесь прав, а кто виноват, – с несчастным видом ответил Корнуоллис. – Но если бы пришлось…
Он заколебался. Помощник комиссара очень стеснялся разговоров на подобные темы. Он всегда считал, что некоторые стороны своей жизни мужчина должен хранить в тайне, и его крайне смущало их публичное обсуждение.