Бомбар-1

Геращенко Антон

– А то!
– сказал Гришка и шмыгнул носом от переполняющих его чувств, - это мы бы-ыстро!

– Вот и хорошо!
– Василий Павлович потрепал его по вихрам.
– Батю только слухай, понятно? Батя у тебя убежденный большевик, справедливый человек и товарищ хороший. Будь таким, как он, понял? А ты, я слышал, неслухмя-ный хлопчик, по чужим садам шастаешь.

– А они богатейские, вот я и шастаю, - ответил задиристо Гришка и, увидев подошедшего к Василию Павловичу трубача, добавил с язвительной улыбкой: - Я не мечтаю, как некоторые, о канхветах, которые в магазинах

будут! А ужа сейчас своей семье пропитание добываю!

Трубач покраснел.

Прощаясь, Колька и Сашка всмотрелись в лицо трубача. Белобрысый паренек с облупившимся носом и выгоревшими бровями, смутившись под насмешливым взглядом Гришки, отвернулся. На шее у него чернела с голубиное яйцо родинка. Вот и примета, может, встретится он когда-нибудь мальчишкам в Красном городе-саде?

Василий Павлович рассмеялся.

– Ну коль так, то ладно, - произнес он и посмотрел на взгорье.

Солнце уже всходило над гребнем пологой кручи, пригревало.

Окраина затаилась, ждала. Решительный и страшный день для нее настал!

СКАЧКИ

На выгоне - толчея, базарный гул, всплески смеха, визга, криков, лошадиное ржание. Хороводили молодицы в цветастых блузках и юбках, мужчины в темных черкесках водили коней под седлами, шныряли вокруг хуторские мальчишки и девчонки.

Такое Колька часто видел на Дону, когда дует низовка, - вода прибывает до крайней береговой черты, волны под напором ветра вскидываются, толкутся на одном месте, пляшут.

Жизнь бурлила под тенью белолистных тополей, что шеренгой стояли, огораживая крайний двор.

Самое удобное место - под густой и развесистой шелковицей - занимали пожилые степенные мужики во главе с Мироном Матвеевичем.

Атаман сидел на бревне, распарившийся, красный, в черной черкеске, которая едва не лопалась на его животе. Бородатые казаки в нарядных черкесках, с длинными кинжалами у пояса - по обе стороны атамана.

А те, кто был победнее одет, стояли за их спинами, охватывая бородачей полукольцом и не заслоняя собою выгон. Ко всему, о чем говорили сидящие, они, вытягивая шеи и наклонившись, прислушивались... Если говорилось что-либо серьезное - лица у них суровели, смеялись на бревне - подхихикивали разом и они. Пристроились сбоку и мальчишки, прислушались...

– Да-а, вот раньше скачки были, так ото скачки!
– важно говорил Мирон Матвеевич.
– Мороженщиков даже из города привозили. А однажды и циркачи приехали, фокусы показывали, видмедя на цепу водили, во как!.. А базар какой, скоту сколько сгонялось?! Ярманка! Три дня гуляли.

Непонятно! Все вокруг сладко заулыбались, а почему? Подумаешь - мороженое, цирковое представление с медведями!..

– А теперь так, лишь бы очередь отбыть, - махнул рукой Мирон Матвеевич и насупился.

Заскучали и все вокруг, исподлобья смотрели на коновязь из жердей, куда уже вели лошадей.

– Дак все потому, Мирон Матвеевич, шо р-революция!
– тоненько поддержал кто-то.
– Закрутилось усе, не до мороженщиков.

– Ото ж и оно, - не повернувшись, сказал атаман.
– Шо пораспускали мы их.

– Кого? Кого пораспускали. Мирон Матвеевич?
– спросили

вновь, и Колька увидел плюгавенького мужичонку в цветастой косоворотке, которая выглядывала в отвороте его выгоревшей и рваной черкески.

– Народ! Кого?! Пораспускали мы им вожжи, вот они и понесли. А держали б узду натянутой, то не було б этого. Поработал хорошо на хозяина - получай овса для поддержки сил, побайдыковал - арапника! Да так, шоб на задние ноги садился! Так и народ надо - год горби, шоб света не видел, а на праздник можно и пряник дать, пусть позабавится.

– Дак, не удержишь, Мирон Матвеевич! Ить народу вон сколько!..

– Кто это говорливый такой?
– грозно произнес Мирон Матвеевич, медленно поворачивая кабанью шею.
– Шкода, чи шо?

– Эге! Шкода, Шкода, Мирон Матвеевич!
– подтвердили те, кто стоял, и вытолкнули на видное место мужичка в длинной, с чужого плеча, черкеске.

– Ха!
– выдохнул атаман ему в лицо.
– Ты гля, и наше теля туда! Уже и Шкода заговорил!.. Может, ты еще и агитировать меня начнешь, а? Шоб я тебе хозяйство свое отдал? Так ты ж тому, шо есть у тебя, ладу не можешь дать. Кто мне еще с прошлой осени два чувала гарновки должен, а?

– Отдам! Я как-никак, казак!
– крутанул плечом Шкода самолюбиво. Черкеска съехала набок, обнажая косоворотку.
– Своим хозяйством живу.

– Вошь у тебя на привязи, вот твое хозяйство! Под шелковицей засмеялись.

– А если красные придут, так и ту обчественной сделают.

– Га-га-га!
– заржали мужики.
– Вот так Мирон Матвеевич! Врезал!

– Впрягут в плуг, землю будут пахать. Много хлеба тебе наробят!

– Га-га-га! Гы-гы-гы! Ого-го-го!..

– Братцы!
– заметался Шкода, но его отовсюду отталкивали.
– Як же так, а?!
– кричал он чуть не плача.
– Братцы! Мы ж казаки усе, за що ж вы насмехаетесь надо мной, а? Я ж з вами! Я ж завсегда з вами!

– Да вы что?!
– не вытерпев, крикнул Колька.
– Взрослый, а не видите, что они против вас!..

В тени тотчас затихло: все уставились на мальчишек.

– Ты не верь им! Не верь!
– поддержал друга Сашка, отступая на всякий случай от мужиков.
– Не верь им, товарищ Шкода! Красные победят, ты на тракторе пахать будешь.

– Это Загоруйкин хлопец! Гаврилин! Ух я тебя, больше-витский выкормыш! Вскочил атаман и, видя, что ему не догнать мальчишек, затопав им вслед на месте толстыми ногами, закричал визгливо: -От оно, от! Дождались! Уже пацанва агитирует!

Мальчишки бросились вдоль тополей, найдя лазейку в за-боре, юркнули в нее, выглянули... За ними никто не бежал. Там, под шелковицей, кричали все разом и так махали рука-ми, словно дрались.

– От мы им дали, так дали! Будут теперь нас знать, богатеи чертовые! отдышавшись, сказал Гришка.
– Молодцы хлопцы! Так им и надо.

Наблюдая за всем, что происходит на выгоне, присели около забора, дальше бежать они побоялись: в глубине двора белела хата с растворенными настежь окнами.

Солнце еще высоко не поднялось, а пекло уже нещадно. Воздух накалился, уплотнился - дышалось трудно.