Бомбардировщики. Полная трилогия
Шрифт:
Сам Володя полагал, что выбора как такового нет, в итоге он получит и то, и другое. В душе же он понимал, что в первую очередь для него существует небо. Все остальное потом. Правильно или нет, сейчас уже не понять. Иногда впоследствии Ливанов сожалел о принятом решении, прекрасно зная, что не мог иначе. Жизнь такая штука — простые решения для дураков.
В тот вечер между молодыми людьми словно тень пробежала. Появилось ощущение, что счастье ненадолго, понимание неизбежности расставания, предчувствие конца. Они продолжали встречаться, вместе гуляли на выпускном. Волшебная ночь, которую они провели вдвоем, самая короткая ночь в году и… Нет, ничего не было, о чем иногда бахвалятся в мужской компании. Только нежные поцелуи на скамеечке
Через три дня Володя уехал. Естественно, Настя пришла на вокзал. Провожая друга, глядя на него мокрыми глазами, девушка обещала ждать и просила писать как можно чаще. Володя пообещал все, что только мог. Он искренне полагал, что когда вернется, может, через год, все будет как прежде. Он еще не понимал, что оставляет на перроне не только родной город, детские годы, родителей, друга детства Васю Наговицына, но и часть своего сердца.
Протяжный паровозный гудок, провожающих обдало клубами вонючего угольного дыма, последние слова, обещания, напутствия, украдкой вытирающая глаза мама, седые усы отца, смущенно отступившая за спины Володиной родни Настя. Все это осталось в прошлом. В одну реку нельзя ступить дважды, и вернуться в прошлое тоже нельзя. Со временем Владимиру Ливанову пришлось познать эти простые истины на собственном опыте. Жизнь умеет избавлять от излишней наивности. Вот только не всегда безболезненно и без последствий.
Глава 9
Ожидание
За прошедшие сутки Овсянников устал как собака.
Вымотался хуже некуда. Вроде работа была в основном сидячая и на телефоне, а ощущения такие, как будто вернулся из многочасового полета на полную дальность в сложных метеоусловиях. Больше всего Овсянникова притомили не работа и бессонная ночь, а беспокойство и переживания.
Подготовить группу, согласовать маршрут и время удара со штабом дивизии, дождаться, пока те, в свою очередь, согласуют налет со штабом 2-го флота люфтваффе, проанализировать метеосводку и свежие разведданные, лично проверить, как штурманы и командиры эскадрилий вызубрили карту, координаты целей, характерные особенности местности, вытрясти душу из инженера полка, заставить его еще раз проверить и перепроверить машины — это и есть обычная работа командира. Самая простая часть работы. Куда труднее глядеть вслед отрывающимся от взлетной полосы тяжелогруженым бомбардировщикам, а затем сидеть в одиночестве на командном пункте и ждать. Ждать, зная, что ничего больше сделать не можешь, ничего от тебя больше не зависит.
Пытаясь отвлечься от тяжелых дум, подполковник заставил себя засесть за бумаги. Но все равно работа шла медленно, мысли постоянно возвращались к ушедшей в неизвестность авиагруппе майора Чернова. Кофе и сигареты не помогали, наоборот, будоражили нервы, заставляли чуть ли не каждые полчаса заглядывать в радиорубку и интересоваться у дежурного связиста: не слышно ли чего на волне группы? Ближе к полуночи Иван Маркович дал себе зарок, что в следующий вылет он лично поведет эскадрильи к цели. И будь что будет.
Ночь прошла относительно спокойно. На летном поле непривычно тихо, оставшиеся на земле немногочисленные самолеты дожидаются своей очереди на ремонт в капонирах. Вдалеке за границами военной базы тускло светятся лампы на столбах ограждения и прожектора на пулеметных вышках. Ответного визита английской авиации здесь уже не боятся. С позиции зенитного автомата в сотне метров от КП доносится приглушенный разговор. Ночная смена зенитчиков обмусоливает последние новости и слухи.
Вышедший перекурить на крыльцо Овсянников только криво усмехнулся, когда до него долетели обрывки разговора, касающиеся того, что, дескать, командование не жалеет людей и гонит летчиков на смерть полками. Знали бы солдаты, что там, за проливом, творится на самом деле, знали бы, что наши и немцы бросают в бой армады самолетов не прихоти ради, а чтобы добить гидру, пока не очухалась, пока английская
Глядя на светящиеся окна, желтоватое зарево на периметре охраны и каски солдат над казенником 37-миллиметрового автомата, Овсянников ощутил неестественность происходящего. Словно это не реальная жизнь, а театральная постановка, игра.
Где-то там идут яростные схватки и воздушные бои, на землю сыплются бомбы, небо перечеркивают огненные кометы горящих самолетов. Это «там» одновременно близко и очень далеко. А здесь войны нет. Все, как в театре, — на сцене декорации с надписью «Битва», актеры с деревянными винтовками и картонными саблями картинно валятся на сцену. Сидишь в зале и смотришь на представление со стороны. Никто же в театре не считает, что на сцене действительно убивают? Нет, мы видим, как после занавеса «мертвецы» поднимаются на ноги и хором поют финальные куплеты.
Раздвоение сознания. С одной стороны, мы на войне, бьемся с врагом не на живот, а на смерть, несем потери, теряем товарищей, каждый вылет глядим смерти в глаза. Там, за проливом, идет бойня, а стоит перелететь на нашу сторону Ла Манша, и войны уже нет. Или хуже того — не война, не мир. Странное состояние. Противник, правда, тоже отвечает воздушными налетами, но это где-то далеко. Нас не задевает.
Периметр под надежной охраной, часовые стреляют без предупреждения. Самолеты, склады ГСМ и боеприпасов, интендантское имущество размещены по нормативам военного времени. Везде укрытия, противопожарные валы. Солдаты круглосуточно дежурят у зениток, а о режиме светомаскировки мы позабыли.
Сам Овсянников лично дал указание включить освещение периметра и аэродрома, держать наготове посадочные прожектора. Решение он принимал на свой страх и риск. Каково же было удивление и удовлетворение подполковника, когда сегодня в 10 вечера ему позвонили из штаба дивизии и дали указание держать дежурную смену прожектористов в полной боевой. На усмотрение разрешалось задействовать освещение летного поля.
Вполне разумно. Промахнуться мимо освещенной площадки сложно, меньше риск угробить поврежденную машину при посадке. Англичан же штабные советуют не бояться. Им сейчас не до ответных ударов. Последний налет на континент был неделю назад и обошелся надменным островитянам в четверть авиагруппы.
— Товарищ подполковник, сообщение от майора Чернова! — прокричал радист, просунув голову в приоткрытую дверь.
— Давай! — выпалил в ответ Овсянников. Часы показывали 11.46. По предварительному расписанию операции, полк должен был уже отбомбиться.
— Задание выполнено. Любуюсь пожарами Манчестера.
— Дальше.
— Это все, товарищ подполковник.
— Как все?! Ну, Иван Васильевич! Ну, помощничка бог послал! — возмущенно грохнул командир полка.
В действительности Овсянников был только рад за своего заместителя. Пробудилась у человека склонность к возвышенному стилю — бывает. Скорее всего, пылающий промышленный район напомнил Чернову затянутые черным густым дымом Бакинские нефтепромыслы и завалы обрушившихся домов на улицах города. Может быть, вспомнились горящие торфяники под Мурманском. Страшное дело, когда горит нефть или торф. Еще страшнее, когда на мирный город летят бомбы, а в небе плывут «Бленхеймы» с английскими опознавательными знаками.
В первом часу ночи к воротам военной базы подошла неопознанная колонна автомобилей. Злые, получившие с вечера профилактический втык от начальства часовые наотрез отказались поднимать шлагбаум и грозили открыть огонь. Не помогло даже то, что приведший автоколонну воентехник чистым русским матом требовал пропустить машины и вызвать Овсянникова или Гайду.
Прибежавший на шум разводящий сначала, размахивая пистолетом, потребовал убрать посторонних нах…, только потом до него дошло.
— Вася, ты чё орешь?! — крикнул командир автоколонны. — Своих не узнаешь?