Бомж, или хроника падения Шкалика Шкаратина
Шрифт:
В Решоты Цывкин все же попал. Но случилось это не в тот злополучный день, когда "стажировал" напарника. И не на своем, обжитом до последней гайки, "МАЗе". И не в привычном статусе шофера великой стройки.
Его обвинили в нескольких статьях УК, судили и приговорили к четырем годам колонии. При смягчающих обстоятельствах. Одним словом, повезло.
Как выяснилось в судебном следствии, Борька Шкаратин состоял во всесоюзном розыске, как малолетний крестьянин, ушедший из дома в неизвестном направлении. На стойке работал по подложной справке сельсовета, как доброволец-комсомолец, хотя на учете ВЛКСМ никогда не состоял. Водительских прав у него не было. И автомашину ему доверили на страх и риск начальника автоколонны, по причине жестокой
И по всем этим же обстоятельствам начальство не спешило отпускать его с трассы.
Случай с разбитым "МАЗом" и покалеченным напарником всех вывел на чистую воду. Но судили и упекли в Решоты только его, Борьку Цывкина. Да и то исключительно по его очередной "вине": сам сдался.
Уже в бараке, за колючей проволокой, загородившей его от мира с той стороны, которую наблюдал много раз из кабины с каким-то досадным чувством, он пытался понять произошедшее с ним. Слегка обвыкнув, втянувшись в лагерный режим, освоив лесопилку, он нет-нет да и вспоминал свою "таежную эпопею". Напарника, с его порванной щекой и выставленным коленом, изможденного болью и трехдневным ковыляньем по дорожной колее. Ногу зафиксировал, как учил отец, осиновой корой и прутами краснотала. Щеку от гнуса и грязи смачивал мочой и оклеивал подорожником. Тащил его на горбушке световой день, уже не веря в благополучный исход. Бил по спине, пинал по заду, заставляя снова и снова громоздиться на горб. Как-то дошли.
На суде зачли не это. И не особенно выясняли драматургию тех таежных часов. И со слов напарника, месяц спустя приходившего на свидание в КПЗ, свидетельствовал он лишь о причине ДТП с "МАЗом". Правда, напарник навязчиво благодарил за спасенную жизнь.
Борька Цывкин "откинулся" по УДО на полгода раньше срока, когда лагерное начальство потеряло над ним всякий контроль. Дерзкий и неуправляемый, он мешал привычным порядкам зоны. Харизматичность натуры, вкупе с обретенным влиянием на ЗК, досаждало. Его освободили.
Из-за колючей проволоки вышел другой Цывкин. Нетерпимый к фальши и косности. Немногословный, но и не умеющий замалчивать очевидную ложь. Словом, неудобный.
Он не один раз менял места работы, куда его брали с условным сроком, учитывая справку УДО. Менял географию поселений. Менял профессии.
Уволили шофера Борьку Цывкина и с Целлюлозного комбината. Здесь процитировал Лику Сизикову, председателя Общества охраны природы: " Целлюлоза нужна. Но не такой же ценой!..". "...Каждый рабочий комбината, не вступивший в ряды Общества защиты природы - не достоин звания настоящего человека!..." И т.п. Выступил и на торжественном собрании в честь Дня легкой промышленности. И здесь процитировал пару расхожих афоризмов. Да как не кстати! Присутствовавший на собрании директор ЦБК недоуменно, сверх очков, посмотрел на начальника отдела кадров. Женщина ответила ему взглядом, полным исполнительского рвения. Директор перевел взгляд на оратора Цывкина. Женщина посмотрела туда же и этот ее взгляд мог бы испепелить самозваного трибуна вместе с трибуной. Утром Борьку уволили. С согласия профкома, парткома и Общества охраны природы. Лика Сизикова негодовала больше других. В её реплике - " Застав мужика богу молиться, он и лоб разобьет"- секретарь парткома подметил аполитичность, а другие - только двурушность принципов. Борьку уволили "по собственному желанию", а устно - за пьянство на рабочем месте. Без отработки и выходного пособия.
Сейчас он крутил руль леспромхозовского лесовоза. Работа привычная и - без политики. Правда, леспромхоз обслуживал Иркутскую ГЭС и здесь была своя коллизия взаимоотношений. Но Борька, после поражения Движения в защиту Байкала и собственного фиаско, более не цитировал крамольные слухи. Платили и здесь хорошо, и Цывкин не отказывался от сверхнормативных рейсов.
Этот рейс был последним перед отпуском. Уже давно созрела мечта закатиться на юг, к морю. Заработанные в последний год деньги, тратить было не на что, да и не с кем. Цывкин так и не приглядел среди леспромхозовских девах достойную. И, собираясь к самому
Подъезжая к лесопильному комбинату, Борька все же вспомнил Анечкин образ и невольно прибавил газу.
Анечка должна была работать в ночную смену. Цывкин подвернул в ближайший гастроном. Перед самым закрытием полки были полупусты и не впечатляли выбором. Вино-водочный отдел, однако, как всегда, соблазнял этикетками и формами Он выбрал неказистую бутылку "Черноморского рислинга" и, на всякий случай, водки...
Визжала пила! Пела песню на родном языке. Лес плавно циркулировался. Знакома ли вам музыка лесопильных заработков?.. Пот и свежий лиственный опил на обнаженной доверчивой спине?.. Веселая кутерьма горбыля и лиственной коры завораживали испуганные глаза студентов-практикантов. Хватай-бросай... Не падай... налево-направо... кругом... следи за осанкой... перед крановщицей, да перед приемщицей. Перекуривай! О, кайф!
Лесопильная фабрика, смутно напоминающая в своих основных очертаниях -о, поэзия транспортных блоков и функциональных узлов!
– такую же непостижимо загадочную конструкцию самогоноваренного аппарата, с первых же часов работы покорила студентов беспрерывным процессом и масштабностью дела. Круглый лес, захваченный извне, точно коровьим языком, брошенный в зубатую улыбающуюся пасть, торжественно дифилировал по транспортным цехам, делясь и дробясь на доску и плаху, на горбыль, шпалу и лафет. Неумолимо, точно в водопаде молевого сплава, низвергался разваленный пиломатериал к сортиментным штабелям. Хватай-бросай! В том числе наши знатоки-студенты, в том числе беспаспортные поденщики, в том числе женщины "безполые", а потому и бесплодные, шумно дыша, сморкаясь и матерясь, складировали чуть дымящиеся, приятно пахнущие доски, брус и бруски в штабеля. Кранбалка, точно самая ловкая африканская обезьяна, хватала упакованные пачки и выносила за пределы внутренней освещенности, в холодную и промозглую весеннюю тьму. Доковский челюстник, по-щучьи смачно, зажимал горбыль и вывозил его в ночь.
Есть особенная красота в тяжелом физическом труде -- красота осознанной необходимости. Скорее, это философская категория. И не зря каждый год второкурсники, после курса общей философии, проходят здесь производственную практику. Освежает, знаете ли, мыслительный процесс, наполняет его научно-практическим мировоззрением.
К первому перерыву студенты были в мыле, но не пали духам. Хлопали друг друга по спинам и взашей, сбивая опилки и стрессовую атмосферу.
– - Чё, Шкалик, натянул кепку? Это тебе не у Зинки в пуговочках ковыряться?
– - А ты чё, бугай что-ли? А ну покажи ручки?
– - А ручки-то вот они...
– -Дрож-жат!..
– - А у Волжанина , ты глянь, волосы седые... из носа... Посед-дел человек!..
– - Дак док-то нас всех сегодня поседеет.
– - Не ссы, Омелькин. Родина тебя не забудет.
– А ей это надо? Я думаю, братцы, это не практика, а прием такой... методический. Курс молодого трудяги. Чтобы жизнь медом не казалась. Помните, мы на первом -вагоны разгружали? У меня ноги ватные два дня были. А после сегодняшней... потогонки ?..
Во-о! Точно, пацаны. Это же потогонная система... мистера Тейлора! Только - в сэсээр. Баб жалко.
– Заныли, зануды...
– Тебе бы, Волжанин, бурлаком где устроиться...
– ...на Ангаре.
– - Парни, предлагаю дать деру. Кто за?!.
– неожиданно заявил Шкалик.
Все замолчали. Это был вызов. Окровенная провокация. И следующее слово должно стать довеском на чаше весов. Весы колебались, все молчали. В проеме Дока неожиданно появился голубь -- среди ночи -- и загулькал.