Борьба и победы Иосифа Сталина

Романенко Константин Константинович

Постепенно река становилась все шире; на границе Турухан­ского края она разлилась уже на пять километров. Противополож­ный берег пропал из вида, и казалось, что безбрежное море воды слилось у горизонта с куполом неба. В село Монастырское прибыли 10 августа, на 26-й день пути. Если Красноярск был «столицей» Енисейской губернии, то село Монастырское считалось «столи­цей» Туруханского края, хозяином которого был полицейский пристав Кибиров. В этом «диком и пустынном месте» имелись школа, церковь и полицейские власти.

Уже совершая свою одиссею, Иосиф Джугашвили отчетливо осознал, что бежать из этих бесконечных первобытных просторов будет далеко не просто. Но такой план был, и он еще

находился в дороге, когда решение об организации ему и Свердлову побега бы­ло принято на партийном совещании, открывшемся 27 июля в Поронине. Присутствовавший на совещании Малиновский, вернув­шись в Россию, немедленно сообщил об этом решении в Департа­мент полиции.

Поэтому 25 августа А. Васильев, исполнявший обязанности ви­це-директора Департамента полиции, послал на имя начальника Енисейского ГЖУ распоряжение: «Ввиду возможности побега из ссылки в целях возвращения к прежней партийной работе... при­нять меры к воспрепятствованию Джугашвили и Свердлову побега из ссылки».

Но и без этого предписания, уже сразу по прибытии у ссыльно­го появились проблемы. Он оказался в крайне тяжелом материаль­ном положении. Он был элементарно беден. Не было денег, запаса продуктов; не было теплых вещей, а предполярное короткое лето каждым быстро затухавшим днем напоминало о приближении жестокой зимы. 16 августа он пишет в заявлении на имя турухан­ского пристава: «Сим имею честь заявить, что постоянных источ­ников существования у меня не имеется, ввиду чего прошу сделать представление, куда следует, о том, чтобы мне выдавали положен­ное пособие».

Огромен Туруханский край. Широки его просторы. Начинаясь в 400 верстах от Енисейска, он тянется вдоль Енисея до берегов Се­верного Ледовитого океана. Край велик — население скудное. Ред­кие деревни на 20—30 дворов, называвшиеся в местном обиходе станки, в верховьях вообще представляли собой два-три двора.

Иосифа Джугашвили поселили в 25 километрах от Монастыр­ского в станке Мироедиха, где проживало несколько ссыльных, уже одуревших от невыносимой тоски и озлобившихся от вынуж­денного безделья. Прибыв на место, Джугашвили сразу попросил о переводе в Костино. И спустя чуть больше недели он перебрался в этот стан, где кроме него находилось лишь трое ссыльных. Но его просьба объяснялась не желанием отстраниться от склочных сосе­дей — просто он рассчитывал, что из расположенного на 138 верст южнее Мироедихи заброшенного стана будет проще бежать. О его намерениях свидетельствует письмо, которое Иосиф Джугашвили написал Зиновьеву в Краков еще из Монастырского.

«Я, как видите, в Туруханске, — пишет он. — Получили ли письмо с дороги? Я болен. Надо поправляться. Пришлите денег. Ес­ли моя помощь нужна, напишите — приеду немедля. Пришлите книжки Ейштрассера, Панекука и Каутского... Мой адрес: Киев, Та-расовская, 9—43, Анна Абрамовна Розенкранц для Эсфири Финкельштейн. Это будет внутри. От них получу. Для Н(адежды) К(рупской) от К. Ст-на». На конспиративном жаргоне того време­ни слово «болен» означало арест, а «поправляться» — побег.

Нет, он не утратил оптимизма и не просит о жалости; он рас­считывает на незамедлительный побег. Полиция перлюстрировала это письмо и сделала запрос в Киев, но ничего компрометирующе­го «иудейского вероисповедания» Эстер Финкельштейн не обна­ружила.

Человек действия, он поступал в полном соответствии с прави­лом — дорогу осилит идущий. Узнав, что в 15 километрах от Мона­стырского, в селе Селиваниха, отбывают ссылку Я. Свердлов и Ф. Голощекин, в двадцатых числах сентября он нанес им визит. Эта поездка не диктовалась желанием скрасить одиночество; он прие­хал обсудить план побега, а для задуманного предприятия нужны были

деньги.

И 27 сентября Я. Свердлов написал Малиновскому «Дорогой Роман! <…> Только простился с Васькой (огрубленное от партий­ного псевдонима Васильев. — К. Р.), он гостил у меня неделю... Зав­тра утром он уже уедет из Монастыря домой. Теперь сюда придви­нули телеграф. <...> Если будут деньги, мы пошлем вам в Питер те­леграмму. Теперь вот наша просьба. Если у тебя будут деньги для меня или Васьки (могут прислать), то посылай по следующему ад­ресу: Туруханск Енисейской губернии, с. Монастырское, Карлу Александровичу Лукешевиц. <...> Одновременно пришли мне или Ваське открытку с сообщением об отправке и пометь при этом цифру. Вот и все. Прошлой почтой мы писали тебе, просили о вы­сылке газет и журналов. Сделай, что можешь. Всего доброго, всяче­ских успехов, привет друзьям. Жму крепко руку».

Письмо к Малиновскому было не единственным обращением к товарищам, на которое рассчитывал Иосиф. За границей о его на­мерениях уже знали, и на новом совещании ЦК РСДРП 1 октября была подтверждена поддержка центра в «организации побега И.В. Джугашвили и ЯМ Свердлова». Для этой цели было выделено 100 рублей.

В 20-х числах октября Джугашвили получил письмо «от одного товарища из Питера» с предложением «переехать — переселиться в Питер». Автор письма сообщал, что «предложение исходит не от него лично, и если согласен переселиться, деньги на дорогу будут». Однако денег на побег он не получил...

Между тем в Приполярье пришла зима, и первая «зимовка» оказалась для ссыльного самой тяжелой, можно сказать, неперено­симой. У него еще не было ни опыта, ни денег, чтобы приготовить­ся к суровому периоду. У него не было даже необходимой одежды.

Зима в этом году наступила ранняя. В течение одной ночи буше­вавшая несколько часов буря принесла волну холодного воздуха с Северного Ледовитого океана, и температура резко понизилась. Казалось, все живое впало в оцепенение от жестокой хватки моро­за. Потом пошел снег. Бесконечные эскадры облаков волочились с севера, вытряхивая из своих животов чудовищный груз снега, по­крывавшего толстым слоем окоченевшую от мороза землю. Это была первая атака зимы. За один день на много долгих месяцев превратившая северный край в пустыню белого безмолвия.

Не оставляя надежды на побег, он неожиданно оказался перед угнетавшей реальностью нищенского ссыльного быта. Северная зима высокими снегами замела заброшенное на краю земли селе­ние; к утру в избе царил адский холод, и в помещении застывала во­да. Он ясно осознал, что в эту зиму ему предстоит борьба не столько за свободу, а за само существование.

Уже в конце октября он обратился в Петербург к Т.Я.Словатинской с просьбой прислать ему оставшуюся в доме предвари­тельного заключения одежду, но вскоре наступил кризис От Туруханской ссылки Сталина сохранился еще один документ, и он го­ворит о многом, а не только о тяжести его жизни в первую зиму.

Его положение было катастрофическим, но ему было неудобно признаваться в этом и просить о помощи, обусловленной элемен­тарной бедностью. Он испытывал неловкость от ущемления чело­веческой гордости. И хотя нужда его росла, он не сразу написал до­полнение к предыдущему письму.

«Письмо лежит у меня две недели, — пишет он 10 ноября Т.Я. Словатинской, — вследствие испортившейся почтовой дороги. Татьяна Александровна. Как-то совестно писать, но что подела­ешь — нужда заставляет. У меня нет ни гроша. И все припасы вы­шли. Были кое-какие деньги, да ушли на теплую одежду, обувь и припасы, которые здесь страшно дороги. Пока еще доверяют в кредит, но что будет потом, ей-богу не знаю...