Борьба на юге
Шрифт:
Наблюдая эту красочную картину, я размышлял, как такая бессмысленная, глумливая толпа сумела сделать русскую революцию. С другой стороны революция — это не бином Ньютона, тут думать не надо! Вооруженная толпа дезертиров, черни и вообще мерзких подонков общества, науськиваемая на офицеров и других граждан, стоявших за поддержание порядка, начала быстро углублять начатую провокаторами революцию, рукоплеская кровавым ораторам, кровожадно и жестоко уничтожая и сметая все на своем пути. Еще со времен древней Византии толпа оставалась верной самой себе: коленопреклоненная и униженная перед победителем и человеком сильным, она, как лютый зверь, бросилась, мучила и безжалостно терзала всякого низверженного и беззащитного.
Сильно бросалось
Да какие это офицеры? Качество людского материала подкачало! Как говорят японцы, самурай без меча подобен самураю с мечом, но только без меча. То есть офицеры-самураи были не те люди, в общении с которыми хамство сходит с рук. Эти же жалкие личности, не достойные названия офицера, состоящие сплошь из бывших лихих бабников, мотов и гуляк, просто какое-то недоразумение! Все они тут имеют что-то от Буратино. Такие же деревянные! Все такие напуганные, что уже не похожи на людей. Изящная «белая кость» старого русского офицерства оказалась весьма далека от того иллюзорного идеала, в который пытались ее облачить эмигранты после 1917 года.
Все оказались сделаны из одного теста — из дерьма. Оторванные при весьма тревожных обстоятельствах от своего привычного дела, оставленные вождями и обществом, отвыкшие думать, привыкшие всегда действовать лишь по приказу свыше, господа офицеры в наиболее критический момент были брошены на произвол судьбы и предоставлены самим себе…
Ума и инициативы они не проявили. Обрести себя в бою не желали. Начались злостные нападки и беспощадная их травля…Они растерялись…
Запуганные и всюду травимые, ставшие ввиду широко развившегося провокаторства крайне подозрительными, они ревниво таили свои планы будущего, стараясь каким-либо хитроумным способом сберечь себя во время наступившего лихолетья и будучи глубоко уверены, что оно скоро пройдет и они вновь понадобятся России. Не понадобятся! Забавно, что многие наивные идиоты верят в то, что открывающееся через месяц 5 января 1918 года в столичном Петрограде Учредительное Собрание, выборы в которое депутатов уже прошли, что-то решит и сразу станет лучше.
Злободневной темой (впрочем, как во все времена) в Киеве была показная украинизация. Она быстро входила в моду, ею увлекались, она захватила видимое большинство и находила отражение даже в мелочах жизни. Все вне этого отодвигалось на задний план. В глухих местах люди диковаты, но особенно самолюбивы. Они телку приласкают, непутевому бычку погрозят, свинью обругают и пожалеют, и каждой твари дают имя человеческое. При этом ощущают себя повелителями Мира. Крушение имперских амбиций вызвало здесь неизбежный рост националистических настроений. Им претит быть в составе Империи. Им хочется лежать на обочине. Пусть в полном ничтожестве, но незалежно и самостийно.
Какие-то слабоумные гайдамаки с явной патологией головного мозга (народец все больше ушлый и политически подкованный), в смешных синих жупанах таскались по Киеву с лестницами, снимая вывески на русском языке или закрашивая их… Неукраинское, как отжившее и несовременное, всячески преследовалось. Это коснулось и меня, так как нельзя было, например, получить комнату, не доказав своей лояльности к Украине и не исхлопотав предварительно соответствующего удостоверения в комендатуре. Когда я вчера вселялся в гостиницу, то наврал, что скоро принесу такое. Теперь же я вынужден был посетить местную жовто-блавкитную комендатуру.
Зайдя в комендантское управление, я стал наводить справки о том, каким путем скорее и без особых процедур можно получить нужные мне удостоверения, чтобы не попасть в категорию неблагонадежных.
Внутри было жутко накурено, густой табачный дым нахально стлался под потолком помещения сплошной сивушной пеленой, медленно кружась вокруг старинной люстры. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что во главе наиболее важных отделов этой комендатуры стоят хорошие знакомые и даже друзья моего персонажа — Полякова. Хотя встретить в текущей тревожной обстановке знакомых я и не надеялся и не хотел. Но знаете, как это бывает? Вы приезжаете в незнакомый город, испытывая жажду, и первый, с кем сталкиваетесь в ближайшей рюмочной, оказывается вашим школьным приятелем. Думаю, это работа провидения.
Со всех сторон раздались приветливые отклики, на которые я вынужден был откликаться с показной улыбкой и деланной радостью. Сейчас нельзя доверять ни своим, ни чужим. Благодаря знакомствам и старым друзьям, ставшими почему-то теперь ярыми и щирыми украинцами, мне легко удалось преодолеть все предварительные формальности, но далее дело не двигалось. Встретив одного из фронтовых знакомых, мы оба довольно искренно обрадовались и первые мои слова были:
— Да разве ты украинец? Когда это ты стал таковым?
Увидев, что мы одни в комнате, он, смеясь, искренно признался мне, передавая свой чувственный опыт:
— Я такой же украинец, как ты негр, суди сам: совершенно случайно я очутился в Киеве, есть что-то надо, а денег нет. Искал себе службу и нашел ее здесь, но должен изображать из себя ярого украинца, вот я и играю на публику. А так для меня украинский — как язык собак.
У знакомого было круглое близорукое лицо, говорившее о пронырливости и веселом нраве. При каждом слове, он подмигивал почему-то одним глазом, как бы стараясь дать понять, что он знает о чем-то больше других, и при этом скалил без причины зубы, из-за чего мне остро захотелось дать ему в морду.
Такая вот, бесхитростная, ничем не прикрытая голая правда. Такие вот дела. Впрочем, потратив немного денег я тоже, согласно полученных справок, стал ярым украинским патриотом. Но, не скажу, что подобные порядки мне понравились. Надо бы пристрелить парочку ширых украинских патриотических негодяев, чтобы подобная гнусная погань не размножалась!
Вернувшись в номер, я подумал, что деньги у меня так же конечны, и надо как-то их зарабатывать. К тому же время сейчас горячее. Пока существует первоначальный бедлам можно проскользнуть куда угодно и многое сделать, но далее все это станет невозможным. В конце концов, именно сейчас я пока могу проскользнуть на Дон, оттуда в Астрахань или Баку, а оттуда уже в нейтральную Персию. Беженцев из России в Иране будет несчетное количество. А там, прощай война и можно жить в свое удовольствие. Впрочем, в Баку турки войдут, как я помнил из трагической судьбы бакинских комиссаров. Но, это все мелочи.
Проснувшись на следующее утро, я уже имел в голове очередную порцию информации. Немного все устаканилось, кусочки пазла сложились в целую картину. Я вспомнил такого исторического персонажа как Поляков, когда-то мне пришлось читать его мемуары. Большой плюс в том, что этот человек в горниле гражданской войны уцелел. Он благополучно добрался до Новочеркасска, и там стал одним из руководителей штаба в армии Каледина. После чего этот человек решил стать рекордсменом среди болванов.
В Новочеркасске он установил в армии жесткие порядки, решив показать всем — как надо работать. Верно решил оторваться, отдохнуть душой. Проведя полевые телефоны куда только можно, он обрушил на Донскую Армию целый вал требований ежедневных справок, отчетов и докладов, чем изрядно всех утомил. Донская Армия тогда состояла приблизительно из четырех сотен человек. Половина из них были юные гимназисты, сбежавшие в армию как на праздник непослушания. Другая половина состояла из умудренных опытом боевых офицеров, которые отнюдь не горели желанием слать бесполезные отчеты зарвавшемуся штабисту.