Борьба на юге
Шрифт:
Но в то же время, я заметил, что жалкий вид этих раненых сильно охладил революционный пыл остальных "товарищей". Во всяком случае, председатель военно-революционного комитета, человек с довольно интеллигентным лицом, вызывающий чувство глубокого омерзения, лишь панически метался во все стороны, видимо, тщетно стараясь собрать солдат, подлежащих к отправке на Батайск. Держась за голову и летая по вокзалу, он беспомощно взывал охрипшим голосом с криками ура-улю:
— Товарищи, авангард революции из эшелона N 7, пожалуйте в вагоны, поезд сейчас отправляется, наши на фронте требуют срочной помощи.
А на это ему разнузданные пьяные голоса упырей отвечали:
— Ничаво,
Цирк, прости господи! В царившей анархической сутолоке на нас никто не обращал особого внимания, и мы беспрепятственно бродили всюду, наблюдая забавные нравы и большевистские порядки. Вместе с тем, мы не забывали следить за нашими казаками, дабы не попасться врасплох. Они вышли на станцию, купили водки и закуски, а затем, забравшись в теплушку, поделили оставшиеся деньги и увлеклись карточной игрой. Как и прежде, наш поезд был оцеплен охраной, но этому мы не придавали значения, так как нас тут принимали за казаков. Поезд тронулся, а наши станичники продолжали игру и, видимо, сдержали свое обещание и никому о нас не проболтались.
Вскоре отцепили вагон, вероятно с казаками Егорлыцкой станицы, затем — Мечетинской и далее поезд следовал уже только в составе 4 вагонов. От казаков мы узнали, что конечный пункт нашего эшелона — полустанок Злодейский, дальше которого поезд идти не может, так как пути разобраны. Зайдя к станичникам, мы искренне поблагодарили их за гостеприимство и доброе к нам отношение и стали готовиться к последнему нашему этапу.
Поздно ночью прибыли на полустанок. Предварительно несколько раз обошли полустанок и детально его осмотрели. В одной комнате здания работали военные телеграфисты, принимавшие и передававшие какие-то телеграммы. Вероятно, это был передаточный большевистский пункт связи. В другом конце здания, мы с трудом через замерзшие стекла рассмотрели несколько десятков сидевших и лежавших в комнате вооруженных солдат. Казаки свободно входили и выходили из этого помещения. То же решили проделать и мы, побуждаемые желанием послушать разговоры, узнать новости и по ним сколько-нибудь представить себе оперативную обстановку.
Деланно развязно мы вошли и молча разместились в разных углах. Маленькая лампочка тускло освещала помещение. Из соседней комнаты через дверь чуть слышно доносились голоса, иногда отрывки читаемых телеграмм. Напрягая внимание и слух, я скоро убедился, что понять что-либо, и хотя бы смутно представить себе положение на фронте было совершенно невозможно. Большинство бывших здесь солдат уже спало, бодрствующие, народ горячий, или ругали буржуев и белогвардейцев, или вели разговоры, не имеющие для нас никакого интереса.
Оставаться поэтому здесь дальше, подвергая себя все же известному риску, мне казалось бессмысленным. Я вышел, за мной последовали и мои друзья. Удалившись немного от полустанка, мы остановились, обсудили положение и решили двинуться в направлении на северо-запад, то есть на Новочеркасск. Тихо-тихо. Аккуратно. Осторожно.
Ночь стояла очень темная, в двух шагах ничего не было видно, и мы двигались больше наугад. Шли медленно, часто останавливались и прислушивались, опасаясь неожиданно натолкнуться на большевистский разъезд или дозор. Грузов с собой тащили более чем достаточно. Щиток от Максима, как и большую часть винтовок и боеприпасов мы посеяли в дороге, но и оставшегося груза вместе с личными вещами и боеприпасами приходилось почти по тридцать килограмм на человека.
Инстинктивно, я чувствовал, что мы сбились с пути и идем в темноте куда-то в противоположную сторону. Темные облака, покрывая зимнее
Вдруг пред нами выросло что-то большое, темное, принятое нами сначала за строение, но, приблизившись, мы увидели, что это просто огромный стог сена. Не желая бесплодно утомлять себя и надрывать последние силы, я предложил переждать здесь и на рассвете, взяв правильное направление, двинуться дальше. Мое предложение было охотно принято. С большим трудом мы забрались наверх стога, разгребли яму, в которой и разместились довольно удобно. Теперь можно поспать… или хотя бы надеяться на это. Немного согрелись, и мои спутники стали дремать. Мне спать не хотелось, и я сам вызвался бодрствовать. Мои мысли, мои скакуны, кривоногие, млять…
Я был всецело поглощен мыслью о конечном этапе нашего путешествия, стараясь предугадать те препятствия и случайности, какие могли еще ожидать нас на этом пути. Вместе с тем, хотелось подвести предварительные итоги всему, чему я сам был очевидцем, что видел и слышал за последние два десятка дней своего скитания в новом теле и полтора месяца в новом мире.
В эти дни я побывал в Киевской, Полтавской, Екатеринославской, Харьковской и Воронежской губерниях, был на границах Тамбовской, Саратовской и Ставропольской, наконец, с разных сторон приближался к Донской области частично ее захватывая, а затем пересек и значительную часть последней. Преодолевая этот рискованный квест на выживание для психов, я превратился в усталого, больного, вшивого бомжа. И уже был совсем не рад своему второму шансу. Больно уж круто здесь жизнь поворачивалась ко мне задом.
Вся Россия представлялась мне опасным бушующим морем, выбрасывающим на поверхность все то, что раньше таилось глубоко на дне. Всюду подонки и революционная чернь захватили власть и встали у ее кормила. Всюду резко выступали стихийные, разнузданные, с методами насильственного разрушения силы и по всей России от берегов Северного моря до берегов Черного и от Балтийского до Тихого Океана шел небывалый в истории погром всего государственного. Все было терроризовано, воцарилось насилие, произвол и деспотизм.
Соблазнительные ходячие лозунги "грабь награбленное", "мир хижинам — война дворцам", "вся власть рабочим и крестьянам", "смерть буржуям и контрреволюционерам", "никакого права и закона, никакой морали" и так далее, брошенные в дикие массы, имели роковое последствие и русский народ, потеряв голову, стал словно буйно помешанным.
Все моральное разлагалось лестью грубым инстинктам и политическому невежеству масс и предательством. Это была трагедия Великой России и безумие русского народа. Россия неудержимо катилась в бездну большевистской анархии. Росли потоки человеческой крови, все некогда честное и святое захлестывалось волной подлости и измены. Было ясно, что большевизм заливает Россию, не встречая нигде никакого сопротивления.
Интеллигенция в страхе трусливо притаилась, и обывательская растерянность ширилась, словно эпидемия. Уже появилась "лояльность" к новой власти, модным становился принцип "невмешательства" или "постольку поскольку", люди массово отрекались от идеологии и традиций прошлого, от долга, воспевая дифирамбы большевизму, угодничая перед товарищами и делая красную карьеру.
Происходила страшная драма жизни. Повсюду торжествовала и улюлюкала чернь. Героем и полноправным гражданином мог быть только — русский хам, упивавшийся безнаказанностью наступившего разгула и давший полную волю своим низменным, кровожадным инстинктам.