Борьба на юге
Шрифт:
Дон еще как-то судорожно бился, но и это казалось мне предсмертной его агонией. Тут уже ничем не помочь. Против стихии, охватившей Россию, казачеству не устоять, думал я. Красный наркомвоен Троцкий выставит два миллиона человек, (из них только наемников китайцев почти триста тысяч), против разрозненных белых отрядов всех мастей числом всего едва в три сотни тысяч бойцов! Красные просто возьмут числом.
Новочеркасск, куда мы так стремимся, доживает свои последние дни. По всему Югу рыскают полубандитские красные армии — того же фельдшера Сорокина или маньяка Сиверса, огромные большевистские орды из солдат-дезертиров, «ревматов» — революционных матросов, мигрантов-китайцев
Уже не далеко то время, когда и на берегах Тихого Дона и в бесконечно широких казачьих степях воцарится торжествующий красный хам. Это неизбежное зло было необходимо казачеству. Большевизм — зараза, которая мало кого щадит. Необходимо было переболеть этим каждому, чтобы получить устойчивый иммунитет.
Проехав уже значительную часть Донской области, я нигде не чувствовал влияния Донского Правительства Каледина и нигде не заметил, чтобы в этом отношении им принимались бы какие-либо видимые меры. Со всей несомненностью я установил, что яд большевистской пропаганды на Дон несли фронтовики. Я видел, как прибывая на станцию назначения и никем не встреченные, казаки, одурманенные революционной агитацией, расползались по своим домам, неся красную заразу в хутора и станицы и заражая всех здоровых.
Неоднократно был свидетелем того, как большевистские агитаторы свободно разъезжали по Донской земле, особенно по станциям, всюду разжигая ненависть и страсти и увлекая за собою в первую очередь голытьбу и чернь, а затем малодушных. Наряду с этим, видел редкие, жалкие и робкие попытки противоположного течения дать народной массе противоядие, основанное лишь на чувстве долга и совести, то есть на понятиях весьма отвлеченных и большинству людей мало понятных.
Поэтому, дурман большевизма, окутавший нашу Родину, начнет рассеиваться ранее в столицах — Москве и Петербурге, а не здесь, на юго-востоке, а этот край станет лишь ожесточенной ареной безумных кровавых столкновений. Мысленно переживая все это, я чувствовал, как помимо моей воли скептицизм закрадывался в душу и как росло убеждение, что попав в Новочеркасск мы, тем самым, обрекаем себя на верную гибель. Тоска. Смертная тоска. Но делать нечего.
Моя ставка не сыграла. Не было ни золотых погон, белых перчаток, игристого шампанского, хруста французской булки, верных денщиков — ничего подобного. Вместо этого меня лишь травили со всех сторон, как дикое и опасное животное.
Будущее рисовалось мне в весьма мрачных красках. Но что было делать? Как поступить? Можно было еще скитаться, под вечным страхом быть узнанным и зверски замученным — значит бесцельная и глупая смерть. Идти к большевикам, — прельстившись небольшими животными минимальными благами жизни, — и работать там за скудную пайку я уже почти созрел. Наивные мечты! Но меня останавливали резонные опасения за ярые старорежимные взгляды прежнего Полякова.
Кроме того, до сих пор я не видел, чтобы большевикам были нужны офицеры. Даже если петь дифирамбы Советской власти и кричать "слово и дело" о тайных и секретных знаниях, тебя все равно доведут только до ближайшей стенки. «Гуляй, Вася», никто не скажет.
Не нужны сейчас красным были даже "военспецы". Понятно почему, гражданской войны, как таковой, еще пока нет. Только получив яростное вооруженное сопротивление своему кровавому террористическому режиму, для его подавления большевикам и резко понадобятся военные специалисты. Сейчас же офицеры просто выполняют
Я ужасно устал играть со смертью в прядки! Постоянно бегать под пулями — чревато! Но тут нельзя было сказать: "Окончание игры", выход предусматривался только в случае смерти игрока. «Из этого казино так просто не уходят». Помимо всего прочего, в уме иногда проявлялась гаденькая мыслишка, что немецкий концлагерь в данных условиях не самый плохой выход. Там, по крайне мере, шансов выжить больше! Да уж, приехали!
Глава 13
Уже начинало светать. Где-то далеко раздался одинокий выстрел, внезапно нарушивший немое безмолвие зимней степи. Я насторожился, но кругом опять стало тихо. Усилием воли я разогнал свои грустные мысли, нарушавшие душевное равновесие и разбудил сладко спавших Сережу и капитана.
Затишье. Перед нами расстилалась ровная, серая, окутанная предрассветным туманом степь, тянувшаяся во все стороны. Мы пошли на северо-запад. Примерно через час вдали стал обрисовываться одиночный крест, каковой, по мере нашего приближения, увеличивался, пока не обратился в церковную колоколенку, какого-то селения, расположенного в долине.
Встретившийся на дороге мальчик-пастух, лет восьми или девяти, объяснил нам, что перед нами Хомутовская станица.
Мы направились к станице, намереваясь за нужной информацией зайти в домик, стоящий на краю станицы, немного в стороне, где, как мы еще издали заметили, во дворе возилась женщина в годах. Подошли, поздоровались, и я спросил ее, не сможет ли она нас напоить чаем, обещая за это заплатить.
Ничего нам не ответив, она вплотную приблизилась к забору внимательно и подозрительно оглядела нас и вдруг совершенно неожиданно разразилась градом матерных ругательств по нашему адресу. Я редко слышал, чтобы женщины ругались так мастерски, как она. Лексикон ее ругательств, видимо, был неисчерпаем и на нашу голову, как из рога изобилия, сыпались отборные и, не лишенные остроумия эпитеты.
— Ча-ай-ку напиться? — передразнивала она нас, — Дубиной вас надо гнать анафем проклятых, носит вас нелегкая, перевода на вас нет, кажинный день ходят бездельники, да только честной народ мутят, а ежели чего не досмотришь — сейчас же стащат, дьяволы полосатые.
А мы лишь желали отдохнуть в тепле. Не тут-то было.
— Чиво ты зеньки выпучил, — взвизгнула она, — обращаясь к Сереже, ишь рожа-то разбойничья, кирпича просит, проваливай по добру, по здорову, а то хужее будет, ей Богу, запущу кизяк (особый вид топлива в виде четырехугольных плиток, приготовляемых из коровьего помета с примесью соломы) в харю, тогда увидишь, — видимо уже совсем не владея собою, закончила она.
Не столько опасаясь, что она приведет в исполнение свое намерение, сколько избегая привлечь внимание соседей, мы, проклиная в душе сварливую бабу, уже повернулись, чтобы удалиться.
В этот момент, на пороге дома показался довольно пожилой казак.
— Что вам угодно? — сухо и столь же нелюбезно спросил он, подойдя к нам.
— Да вот, живем, говно жуем, — хмыкнул я.
Кратко объяснил казаку, что мы с фронта возвращаемся домой. Пришли в станицу, хотели часок отдохнуть и напиться чаю, обещая за это заплатить или взамен дать сахару и чаю. А хозяйка, приняв нас за разбойников, рассердилась, начала кричать и ругать.
Казачка в разговор не вмешивалась и лишь воинственно подбоченившись, с большим вниманием слушала наши объяснения.