Борьба за мир
Шрифт:
Николай Кораблев провел рукой по лицу, чтобы рабочие не видели, как оно горит, и намеренно мягко произнес:
— Что с вами, Макар Савельевич? Рабочие-то ведь поймут, что нельзя за двадцать пять дней построить бараки на пять тысяч человек. Нам-то ведь стало известно всего двадцать пять дней тому назад, что сюда эвакуируется завод вместе с коллективом.
— Думать надо было: война. А вы тут… — И Макар Рукавишников завязал такой мат, что все дрогнули, как при неожиданном выстреле.
«Какой хам!» — хотел было сказать Николай Кораблев, но сказал другое:
— Это у вас что, основной довод — мат?
— Сейчас
— Ну и задок у нашего директора, — сказал кто-то из толпы.
Николаю Кораблеву от этих слов стало больно, будто смеялись над его родным братом.
— Не надо так: вам с ним жить, — проговорил он. — Ума ему своего прибавьте.
За несколько минут перед этим к толпе подошли Иван Кузьмич и Степан Яковлевич. Степан Яковлевич, поблескивая улыбкой, шепнул другу:
— Ну что, политик? Видал, каков он гусь? Рукавишников?
Иван Кузьмич сердито отмахнулся и подал руку Николаю Кораблеву, встав от него на почтительное расстояние. Но тот, увидав своего любимого мастера, притянул его к себе, обнял, расцеловал, повернул кругом и рассмеялся.
— Эх, эх, Иван Кузьмич! Оплошал малость.
— Оплошал. Факт неопровержимый: душа нарывала. А и дружище мой оплошал — поглядите-ка. Степан Яковлевич, что ты там, как невеста, стоишь?
Степан Яковлевич прокашлялся и через плечо Ивана Кузьмича протянул руку.
— Вот где встретились, Николай Степанович. За две тысячи километров от столицы.
Николай Кораблев хотел было и Степана Яковлевича обнять, но сдержался, зная, что это совсем другой человек, не такой добродушный, как Иван Кузьмич, и, поздоровавшись с ним за руку, тепло заговорил:
— А Настя? Анастасия Петровна где?
— В Барнаул укатила. Вон куда. А у вас как семья-то? Нонче ведь все разлетелись, — сочувственно пробасил Степан Яковлевич.
Николай Кораблев прикусил нижнюю губу, как бы на что-то досадуя, и, не отвечая на вопрос Степана Яковлевича, продолжал:
— В Барнаул? Ох, далеко. Ну, ничего. Обстроимся, всех перевезем сюда. А Мишка? — вспомнил он попугая Мишку. — Неужели в Москве остался?
— Ну, нет. И его увезла. Ведь он чему научился. Поднимется чуть свет и орет: «Граждане, воздушная тревога!» Да ведь прямо в точности, как по радио. Вскочишь с постели, глядишь, ничего нет. «Ах, чтобы, мол, тебя разорвало». А он тебе в ответ: «Ах, чтобы тебя разорвало». Вот шутки какие стал откалывать.
Все весело засмеялись над «шутками» попугая. Но у некоторых рабочих еще кипела обида на Макара Рукавишникова, и кто-то из толпы зло, под общий хохот, кинул:
— А нам тоже дали попугайчика, да только шутки-то он откалывает больно злые.
Николай Кораблев неприязненно поморщился:
— Не надо, не надо, товарищи. Завод придется налаживать, а при таком отношении к директору это немыслимо. — И, увидав, как отрицательно закачал головой Степан Яковлевич, добавил: — Ну, что вы? Лошадь обучают, а он человек…
— Нет уж, — Степан Яковлевич нажал двумя пальцами кадык. —
Рабочие одобрительно загудели.
Из всего этого Николай Кораблев понял, что между Макаром Рукавишниковым и рабочим коллективом легла пропасть, через которую тому вряд ли перепрыгнуть. Но он знал и другое, основное, что завод надо срочно восстанавливать, и поэтому решил сегодня же связаться с наркомом и «уломать» его, чтобы главным инженером на завод назначили Альтмана. С этой мыслью, распростившись с рабочими, он направился было в контору, как вдруг увидел Надю и Варвару. Несмотря на холод, на Варваре был белый халат с открытой грудью. Она шла рядом с Надей, обняв ее, явно заискивающе, чего Надя по своей наивности не понимала. Подойдя к Николаю Кораблеву, Надя сказала:
— Николай Степанович, Иван Иванович ждет. Завтрак остынет.
— Жалуется Надюшка-то на вас, — пропела Варвара и потупила глаза, затем вскинула их. — Как вы без семьи тут, мы уже обе хотим поухаживать за вами… Не кушаете, не спите.
— Мне и одной хватит, Надюши, — сердито проговорил Николай Кораблев и повернулся к Ивану Кузьмичу: — Что ж, Иван Кузьмич, посмотрите городок. Народ тут любопытный. Да и давайте запрягать батюшку-Урал, — а придя к себе на квартиру, сел за стол и, поджидая Ивана Ивановича, который что-то замешкался у себя в комнате, подумал: «А может, я зря так с Варварой-то. Может, у нее ничего, кроме заботы, простой и человеческой, ко мне и нет? А я уж…» — И он спросил вошедшую Надю: — Чего Варвара сюда лезет?
Надя по-простецки сказала:
— Говорит, любит, что ли, она вас.
— Ну вот еще новость какая. Ты ее не пускай. В квартиру не пускай. И скажи, чтобы она больше… ну скажи… — Он не договорил, в нем вспыхнуло мужское чувство гордости. «Какая… любит… красивая женщина. Очень красивая и… даже очень», — проговорил он про себя и тут же увидел, как где-то за плечом Варвары появились глаза Татьяны. Они укоризненно смотрели на него, и ему стало пакостно. — Знаешь что, Надюша, — заторопился он, — Ты гони… гони ее… Скажи, это, мол, у тебя, бабочка, с жиру. С жиру бесишься. Так и скажи, — и снова с тоской подумал: «А тут еще этот Макар. Нет, нет. Позавтракаю, и надо связаться с наркомом, сказать: «Ошиблись мы».
Ивана Кузьмича, как и всех рабочих моторного завода, поразили своим видом окраины городка Чиркуль.
— Ого! Да тут живут я те дам, — говорил он, переходя из двора во двор, раскланиваясь с жителями, расспрашивая, нет ли уголка.
Дома почти всюду были переполнены жильцами — строителями завода. Войдя в один двор, небольшой, но с каменным внутренним забором, высоким, что и не перелезть, Иван Кузьмич столкнулся с тонким, вытянутым, как одинокая березка в сосновом лесу, человеком. На нем были широкие, но короткие, как у грузчика, шаровары из брезента, лицо давно небритое, волосы нечесаные и рыжеватые. На вопрос Ивана Кузьмича: «Нет ли уголка?» — он почему-то зло, с кашлем закричал: