Борьба за Рим
Шрифт:
Все молчали. Цетег видел, что план его разрушен Тотилой. Страшная ненависть к молодому готу закипела в груди его.
— Ну, что же, Амаласвинта, согласна ты подписать условия, или мы должны выбрать себе другого короля? — спросил Тулун.
— Подпиши, королева, — сказал Цетег, — тебе не остается выбора.
Амаласвинта подписала.
— Хорошо, теперь мы пойдем сообщить готам, что все улажено.
Они вышли. В зале остались только королев и префект. Тут Амаласвинта дала волю своим слезам: ее гордость была страшно поражена.
— О, Цетег, — вскричала она, ломая руки: — все, все потеряно!
— Нет, не все, только один план не удался. Но я больше не могу быть полезен тебе, — холодно прибавил он, — и уезжаю в Рим.
— Как? Ты покидаешь
«Да, конечно, — подумал Цетег, — для тебя было бы лучше, но не для меня. Нет, эту корону не должен носить ни один герой!» Он быстро сообразил, что теперь уже Амаласвинта не может быть полезна для него, и составил в голове уже новый план. Но, чтобы она не вздумала отказаться от подписанных условий и тем дать готам повод передать корону Тулу ну, он заговорил снова, как преданный друг:
— Я ухожу, королева, но не покидаю тебя. Я только не могу теперь быть полезен тебе здесь. За тобою будут зорко наблюдать.
— Но что же мне делать с этими условиями, с этими тремя герцогами?
— С герцогами? — медленно повторил префект. — Они ведь отправляются на войну и, быть может, не возвратятся оттуда.
— Быть может! — вздохнула королева, — что за польза от «быть может!»
— Но если ты захочешь, — проговорил префект, глядя ей прямо в глаза, — то они и наверное не вернутся.
— Убийство! — с ужасом отшатнулась королева.
— Необходимость. Да это и не убийство. Это будет справедливое наказание. Ведь если бы ты имела власть, ты предала бы их палачу Они мятежники, они принудили тебя, королеву, подписать условия, они убили Помпония, — они заслужили казнь.
— Да, они должны умереть, эти грубые люди, которые предписывают условия королеве. Ты прав, они не должны жить.
— Да, — как бы про себя повторил префект. — Они должны умереть, они и Тотила.
— А Тотила за что? — спросила Амаласвинта. — Это прекраснейший юноша из моего народа.
— Он умрет, — с ненавистью вскричал префект. — О если бы он мог десять раз умереть! Я пришлю тебе из Рима трех человек, исаврийских солдат. Ты отправишь их вслед за Балтами. Все трое должны умереть, в один день. А о прекрасном Тотиле я сам позабочусь. В случае возмущения готов, я немедленно явлюсь с войском тебе на помощь. А теперь прощай!
И он вышел. Глубоко одинокой почувствовала себя королева: со двора доносились крики радости готов, которые торжествовали свою победу над ней. Последнее обещание префекта, она чувствовала, было пустой фразой. С тоской подперла она голову рукой. В эту минуту в комнату вошел один из придворных.
— Послы из Византии просят принять их. Император Юстин умер. На престол вступил его племянник Юстиниан. Он шлет тебе братский привет и свою дружбу.
— Юстиниан! — вскричала королева. Она лишилась сына, ее народ грозил ей, Цетег покинул ее, — все отступили от нее, напрасно искала она помощи и поддержки кругом себя, — поэтому из глубины души повторяла она теперь: Юстиниан! Юстиниан!
Глава III
Цетег лежит на мягком диване в своем кабинете в Риме. Он чувствует себя прекрасно: число заговорщиков увеличивается с каждым днем, особенно в последнее время, когда со стороны готского правительства начались некоторые стеснения. Влияние его в Риме безгранично. Даже самые осторожные находили, что, пока Рим не освобожден, необходимо предоставить Цетегу, как наиболее способному, безусловную власть. Теперь он лежал и думал, что если все будет идти, как теперь, и укрепление Рима будет закончено, то можно будет изгнать готов и без помощи Византии. А это было бы недурно, потому что всех этих освободителей очень легко призвать, но очень трудно удалить.
Вошел слуга и подал ему письмо. — Гонец ждет, — сказал он и удалился. Цетег взял письмо совершенно равнодушно,
«Цетегу, префекту Рима, Юлий Монтан.
Давно уже, мой учитель и воспитатель (клянусь Юпитером, как холодно звучит это!), не писал я тебе. И последнее письмо мое было очень мрачно, я сознаю это, но таково было и мое настроение. На душе у меня было так мрачно, я бранил себя за свою страшную неблагодарность к тебе, самому великодушному изо всех благодетелей (никогда еще не называл он меня этим невыносимым именем! — пробормотал Цетег). Вот уже два года я путешествую за твой счет по всему миру, путешествую, как принц, с целой толпою рабов и слуг, имею возможность наслаждаться мудростью и всеми прелестями древних, и я все недоволен, неудовлетворен.
Но вот здесь, в Неаполе, в этом благословенном богами городе, я нашел наконец то, чего мне недоставало, хотя и не сознавал этого: не мертвую мудрость, а живое, горячее счастье (а, он влюбился! ну, наконец-то, хвала богам!). О учитель, отец! знаешь ли ты, какое это счастье — назвать своим сердце, которое тебя вполне понимает, (ах Юлий! знаю ли я это!), которому ты можешь открыть свою душу! О, если ты это испытал, то поздравь меня, принеси жертву богам, потому что я и теперь в первый раз в жизни имею — друга!»
— Что! невольно спрыгивая с места, вскричал префект: — вот неблагодарный! Но затем продолжал читать.
«Ты ведь знаешь, что друга, поверенного я до сих пор не имел. Ты, мой учитель, заменявший отца…»
(Цетег с досадой бросил письмо и быстрыми шагами прошелся по комнате, но тотчас овладел собою: «Глупости», — пробормотал он и снова начал чтение)
«…ты настолько старше, умнее, лучше, выше меня, притом я обязан тебе такой благодарностью, уважением, что все это заставляло мою душу пугливо замыкаться в себе. Тем более, что я часто слышал, как ты подсмеивался над всякой мягкостью, горячностью. Резкая складка у углов твоего рта действовала на меня, как ночной мороз на распускающуюся фиалку. Но теперь я нашел друга откровенного, молодого, горячего, и я счастлив, как никогда. Мы имеем одну душу, целые дни и ночи мы говорим, говорим и не можем наговориться. Он гот…»
(«Еще что!» — с неудовольствием сказал Цетег)
«…и называется Тотила».
Рука префекта опустилась. Он ничего не сказал, только на минуту закрыл глаза, но затем спокойно продолжал:
«…И называется Тотила. Мы встретились в Неаполе совершенно случайно, сошлись очень быстро и с каждым днем сильнее привязываемся друг к другу. Особенно упрочилась наша дружба после одного случая. Однажды вечером мы по обыкновению гуляли и, шутя, обменялись верхней одеждой: я надел шлем и широкий белый плащ Тотилы, он — мою хламиду. Вдруг в одной глухой улице из-за куста выскочил какой-то человек, бросился на меня и слегка ранил копьем. Тотила тотчас поразил его мечом. Я наклонился над умирающим и спросил его: чем вызвал я в нем такую ненависть, что он решился на убийство. Он взглянул на меня, вздрогнул и прошептал: „Не тебя, я должен был убить Тотилу, гота!“ — и с этими словами умер. Судя по одежде и оружию, он был исаврийский солдат».
Цетег опустил письмо и сжал лоб рукою.
— Ужасная ошибка! — прошептал он и продолжал читать.
«Этот случай освятил и укрепил еще более нашу дружбу. И кому же я обязан этим счастьем? Тебе, одному тебе, который отправил меня в этот город, где я нашел такую истинную отраду. Да вознаградит тебя небо за это! Но я вижу, что все это письмо наполнено рассказом о себе, о своей дружбе. Напиши же, как тебе живется? Прощай!»
Горькая усмешка показалась на губах префекта, и он снова быстро зашагал взад и вперед по комнате. Наконец он остановился и сжал рукою лоб.