Борель. Золото (сборник)
Шрифт:
«А что, если наши грузы еще не выброшены из города», — подумал директор. Он взглянул на мост и заторопил извозчика.
На средине сгрудились автомашины, подводы и люди. Около будки ожидали рабочие с канатами и баграми. Они готовились снимать среднее звено моста и поглядывали на тяжелые проржавленные цепи якорей, которые натужно дрожали и гудели, разрезая наплывающие льдины.
Проверив накладные, Гурьян поторопился возвратиться в город. Но около хлебного магазина, где стояла очередь, директор бросил руку на плечо извозчика.
— Стой,
Он заметил вчерашнего оборванца, подплясывающего от озноба, и направился к нему. На закопченной бороде старика болтались ледяные сосульки. Подняв выцветшие глаза, нищий попятился и запнулся о ступеньку крыльца.
— Узнаешь? — спросил Гурьян, осматривая рубище Митрофана. Тот тряхнул головой.
— Хошь убей — не помню. Подай, гражданин, на хлеб. — Рука нищего протянулась, к директору. — Не оставь, добрый товарищ.
У Гурьяна больно застучало сердце, губы искривились. «Какой ветошью стал ты, которого я боялся когда-то и считал героем», — подумал он.
— Нарыкова помнишь?
Старик зашлепал губами, оглянул оленью парку и развел руками.
— Стой, стой, сынок…
— Самородок мы еще нашли… в семнадцатом году…
— Гурьян! Свящик! — вырвалось у старика.
Глаза Митрофана расширились, подернулись мутью.
Он скрипнул палкой о снег и, покорно опустив голову, тихо сказал:
— В тюрьму, что ли, потащишь меня? Вали, там хоть отдохну в тепле и зароют бесплатно.
У Гурьяна подступили к горлу спазмы. Ночью он долго думал о старике, смутно надеясь получить от него ценные сведения по золотодобыче. Но сейчас эту мысль вытеснило простое человеческое чувство.
— Ах ты, чудак! Зачем ты нужен кому-то… Поедем, я отогрею тебя коньячишком. Видишь, до чего дожился.
Митрофан покорно пошел за директором. Он долго поднимал ноги через грядку кошевки и уже не старался рассматривать старого свящика.
Жители гостиницы с недоумением останавливались в коридоре, когда, стуча посохом, Митрофан прошел за директором в номер.
Гурьян бросил на стол рыжий портфель и подставил Митрофану стул. И опять чувство брезгливости и жалости закралось в сердце директора.
— Выпьешь? — спросил он, оттыкая бутылку.
— А ты не шутишь? — Старик оборвал с бороды ледяшку и открыл беззубый рот. — Значит, квиты? Ах, сынок!
— Противно, что ты так закончил, но старое не поминают. Пей, да расскажи, что с тобой тогда стряслось.
У Митрофана сверкнули слезы. В теплом помещении дрожь в его теле усилилась и руки не могли удержать стакана. Гурьяя поднес к облупившимся губам старика лафитник и вылил коньяк в рот.
— Эх, не доумился ты поискать нашу настоящую дорогу и простукал жизнь в карты.
— Верно… До самой могилы верно…
Митрофан опустил голову, пожевал губами.
— Дозволь закурить, сынок?
Гурьян протянул ему папиросы.
— Вали. Только лучше бы закусил сначала.
— Это нам лишнее.
Старик тупо уставился глазами в пол, заметно опьянел. Гурьян резал хлеб.
— Слыхал про Улентуй-то? — спросил он, коверкая в зубах мундштук папиросы.
— Ать? Ты подсядь поближе. Ухо у меня стало фальшивить.
Это с тех пор, как Арлаха звезданул меня перчаткой в трактире… Два месяца в тюремной больнице пролежал я в те поры и тебя потерял.
— Вот как! Значит, тебя тогда не сцапали? А я спрашиваю, слыхал ты или нет про Улентуй? — крикнул на ухо Гурьян.
Старик поднял голову, замигал хмельными глазами и бодро поднялся.
— А ты не поминай! — внезапно рассвирепел он. — Знаю, что там капают, но они не доберутся до настоящего золота. Вот те крест! — Он размашисто ударил себя в грудь. — Митрошку бы они спросили, где золото лежит. Вот!
Гурьян улыбался. В порыве этот одряхлевший старик опять напоминал ему прежнего Митрофана. Он взялся за бутылку и налил коньяку уже в два лафитника. А старый приискатель, задетый за живое, заскрипев по полу еще не оттаявшими опорками, размахивал руками.
— Слыхал! — кричал он. — Много там перерыли, но не там, где положено. Дол ковыряют, а там шиш с перцем. Голову надо на другое место пересадить молодым-то копачам. Котловину не рыли? А помнишь три дерева на ветродуе, около гнилого ручья?
Гурьян поднес лафитник старику и удержал его за руку.
— Выпей, и поговорим толком. Ты зря ругаешь новых приискателей. Поедем лучше, я покажу там все наши дела и докормлю до старости.
Митрофан вылил в рот коньяк и, не морщась, поглядел на хозяина.
— Ты нешто там живешь?
— Я директор Улентуя.
— Эвона друг! — развел старик руками, почтительно садясь и кланяясь. — Дай копыто поцелую.
— Брось, — отдернул руку Гурьян. — Ты взаправду знаешь, что у Гнилого ручья есть золото?
— Головой ручаюсь, — опять выпрямился приискатель. Он, шатаясь, прошелся к порогу. — Эх, сынок, плохо ты тогда раскусил Кармелюка. Там еще курья с золотым дном лежит, но никому не велено черпать из нее. У, кабы подняться мне. — Митрофан сам вылил в лафитник весь коньяк и начал закусывать, мусоля колбасу.
— Если желаешь, поедем сейчас, — предложил Гурьян, соображая, может ли действительно поехать этот отживший старик.
Митрофан закурил и захлебнулся дымом.
— А што ж, для тебя могу, — ответил он, прокашливаясь. — Должен я тебе и все покажу. Начисто.
— Но ведь ты только говоришь, а на самом деле не поедешь, да и хвастаешь, поди.
Митрофан стукнул по столу кулаком и свалил опорожненную бутылку.
— Не веришь старому варнаку? И не надо! Ежели захочу, то сам поведу туда старателей и схвачу золотишка, как в амбаре. Я, брат, поклоны отродясь не бил. Вот поднимусь и к теплым дням нагряну с братвой.