Борис Годунов
Шрифт:
Если отбросить словесную шелуху о «европеизаторских намерениях» Лжедмитрия I — единственного из самозванцев, захватившего престол Государства Российского, и фактического убийцы Царя Фёдора Борисовича и Царицы Марии Григорьевны — и опираться исключительно на аутентичные документы, то «родословие» проходимца достаточно хорошо известно. Его уже знал Патриарх Иов. В Соборном определении от июня 1604 года ясно и недвусмысленно говорилось: «Царь и Великий князь Борис Фёдорович всея Русии, с отцем своим святейшим Иовом Патриархом всея Русии, и с сыном своим благородным Царевичем князем Фёдором, со всем освященным собором с митрополиты, и архиепископы, и владыки и архимандриты, игумены и со всем своим царским синклитом, видя божеское на нас, за грехи наши, праведное
Патриарх знал и лично «похитителя имени», который некоторое время служил при нём. Очевидно, именно поэтому самозванец и не рискнул встретиться с Первопатриархом, а въехал в Москву только тогда, когда Иов был насильственно изгнан из Москвы.
Происхождение Григория Отрепьева и его похождения в «допольский период» подробно передаёт «Новый летописец». Подобные свидетельства опирались на показания его матери, дяди и прочих родственников-галичан. Дядя Григория, Смирной-Отрепьев, оказался самым толковым свидетелем, и Царь Борис даже посылал его в Польшу для обличения племянника, но ничего из этого путного не получилось. Поляки не хотели ничего слушать, а встретиться дяде с племянником — «Царевичем Дмитрием» — не позволили. Они уже начали реализовать «эпохальный проект» Лжедмитрия.
Последующие историки добавляли второстепенные детали и нюансы, но ничего нового, нового по существу, так и не установили. Так как вокруг этого сюжета всё ещё бытуют разноречивые спекулятивные суждения, то уместно привести обширный фрагмент из летописного свода:
«В пределах московских есть город Галич''®^ В нём же живут в имениях своих множество воинов. Среди тех галичан жил сын боярский по имени Замятия Отрепьев^®^ У него же было два сына: Смирной да Богдан. У того же Богдана родился сын Юшка. И когда он подрос, отдали его в Москву на учение грамоте... и был [он] грамоте весьма горазд, и в молодости постригся [в монахи] в Москве... и пришел в Суздаль, в Спасо-Евфимьев монастырь. Архимандрит же Левкий, видя его юный возраст, отдал его под начало духовному старцу. Он же жил в том монастыре года, и из того монастыря ушел и пришёл в монастырь Спасский на Куксу"’®'*, и жил там двенадцать недель. И, услышав о деде своем Замятие, что тот постригся в Чудовом монастыре, пришел в Чудов монастырь, и в Чудове монастыре жил и был поставлен в дьяконы. Патриарх же Иов, слышав о нём, что он научен грамоте, взял его к себе к книжному письму. Он же жил у Патриарха и начал составлять каноны святым. Ростовский же Митрополит Иона, видя его у Патриарха, возвестил Патриарху, что сей чернец дьяволу сосуд будет. Патриарх же не поверил ему.
Он же [чернец Гришка], окаянный, живя у Патриарха в Чудовом монастыре, многих людей вопрошал об убиении Царевича Димитрия и проведал об этом подробно... [Гришка] в шутку говорил старцам: “Царь буду на Москве”. Они же на него плевали и смеялись. Тот же преждереченный Митрополит Ростовский возвестил самому Царю Борису, что сей чернец самому сатане сосуд. Царь же Борис, услышав такие слова, повелел дьяку Смирному Васильеву послать его [Гришку] на Соловки под крепкое начало. Тот же Смирной сказал [об этом] дьяку Семейке Евфимьеву. Тот же Семейка был Гришке родственник и молил Смирного, чтобы его сослал не сразу, а хотел о нём хлопотать. Дьявол же его [Гришку] укрывал: положил Смирному [это дело] в забвение, и [тот] царский приказ позабыл.
Он же, Гришка, узнав об этом, побежал из Москвы, и прибежал в галичский монастырь, к [Преподобному] Якову на Железный Борок'’^^ и, немного пожив тут, ушел в Муром, в Борисоглебский монастырь, а в Борисоглебском монастыре строитель дал ему лошадь и отпустил его. Он же, Гришка, пошел на Северщину"*^^, и пришел в Брянск, и в Брянске сошлись с ним такие же воры чернецы Мисаил Повадин с товарищем. С ними же [Гришка] соединился и пошел в Новгородок Северский в Спасский монастырь, и тут пожил немного. Тот же окаянный Гришка
Тот же Гришка с товарищами пришли в Киев. В Киеве же воеводствовал князь Василий Константинович Островской и держал православную веру крепко. Увидев их, был он рад и повелел тому Гришке служить у себя обедню. Он же [Гришка] ему полюбился, и послал его [князь] в Печерский монастырь и повелел его там покоить и беречь во всем. Тот же Гришка жил в монастыре не по христианскому обычаю: всякую скверну творил и мясо ел. Видя его скверную жизнь, возвестили [о том] архимандриту; архимандрит же возвестил князю Василию. Князь же Василий, о том услышав, повелел его поймать и казнить. Враг же его [Гришку] хранил, ведя его к последней погибели. Сведав о том, бежал [Гришка] из монастыря, и низверг с себя иноческий образ и облекся в мирское платье, и побежал к князю Адаму Вишневецкому"*®^ в его город...
В силу родовой ангажированности «Новый летописец» не упоминает о службе Григория Отрепьева у бояр Романовых на Варварке, где он подвизался ещё до службы у Патриарха...
«Царевич Дмитрий » обнаружился в польско-литовской Речи Посполитой где-то в конце 1602 года, а уже весной 1604-го был представлен Польскому Королю Сигизмунду в Кракове, который его «признал » и выделил средства самозванцу. Этот момент и стал подлинным началом преступной антрепризы под названием «Лжедмитриада». Затем был сбор «воинства», переход русской границы.
Авантюрист и его шайка, при непосредственной поддержке польско-католических кругов, развязали в России, по сути дела, гражданскую войну. Как казалось, перелом наступил 21 января 1605 года, когда воинство самозванца было разгромлено у деревни Добрыничи. Армия самозванца обратилась в беспорядочное бегство; «быстрее ветра» неслись восвояси польские конники, числом в несколько сот человек. Вместе с ними уносил ноги и Лжедмитрий, едва избежавший гибели, ускакав, как выразился Н. М. Карамзин, «в беспамятстве страха» на раненой лошади в пограничный Путивль. Исаак Масса сообщал о 8000 погибших с польской стороны и о 6000 — с русской. Но думается, что цифры русских потерь здесь явно завышены. Карамзин приводил более адекватные данные: русское воинство потеряло пятьсот россиян и двадцать пять нeмцeв^^^.
Попавшие в плен к царским войскам дети боярские, стрельцы и казаки были повешены. Царская кара была жестокой и заслуженной, и казалось, что Борис Годунов одержал, может быть, самую важную в своей жизни победу. Хотя самозванца и не поймали, вначале решили, что он был убит, но все явные изменники, как и те, которые готовы были изменить при случае, оцепенели от ужаса. Казалось, что в облике Бориса Годунова снова является на Русь Грозный Царь Иоанн, тот, преставившийся за двадцать лет до того, при котором никакой прохиндей не смог бы никогда найти ни одного сторонника на Русской Земле. Но так только казалось.
Вся трагедия по-настоящему только начиналась. Наступило 13 апреля 1605 года, и, как бесстрастно повествует летописец, «после Святой недели в канун [праздника] Жен Мироносиц Царь Борис встал из-за стола, после кушанья, и внезапно пришла на него болезнь лютая, и едва успели постричь его [в монахи]. Через два часа от той же болезни [Царь] и скончался. Погребен был [царь Борис] в соборе Архистратига Михаила в приделе Ивана Спасителя Лествицы, где же погребен Царь Иоанн Васильевич с детьми».
Борис Годунов умер около 15 часов в царском тереме, успев благословить на Царство сына Фёдора и приняв перед кончиной иноческий образ с именем Боголепа. С его смертью закончилась одна эпоха и началась другая — одна из ужаснейших в истории России.