Бортовой журнал 2
Шрифт:
Папа подумал и начал мне говорить про производительность труда.
И я понял, что будет наблюдаться такая производительность труда, что, допустим, человек кнопку нажал, и автомат ему выкинул семьдесят пять гондонов, а ему нужен только один, а остальные семьдесят четыре он может подарить кому угодно.
И я еще тогда подумал: «Ну как же так?»
То есть я очень рано не увидел никакого смысла в этом производстве.
А дальше – мне было очень легко. Как только речь заходила о светлом будущем, то я представлял себе сразу семьдесят
У космонавта Юры Батурина хочу взять интервью.
– Только без джентльменского набора, ладно? – говорит он.
Что он под этим понимает, я не знаю. Наверное, журналистские всякие штуки.
Я ему сказал, что буду задавать вопросы не совсем обычные.
– И не сегодня, хорошо? А то я не совсем готов.
– Хорошо.
– А что это за вопросы?
И я ему рассказал, как у меня однажды брали интервью. Одна немецкая журналистка просила отвечать на неожиданные вопросы неожиданно. Например, что вы думаете об облаках?
– Об облаках?
– Да! Вот смотришь на облака, и что приходит на ум?
Юре вопрос нравится.
– Однажды на орбите была сплошная облачность. Ничего не было видно. Одни облака. И я решил смотреть на облака. Целый день смотрел. Я увидел там облака Леонардо да Винчи. Я потом такие же видел на его картинах. Красиво. А потом вдруг ты понимаешь, что твое «я» простирается за пределы скафандра. Это особенно чувствуется, когда остаешься один в капсуле. Тогда твое «я» заполняет всю капсулу.
– Это как в море. В море нельзя плыть несколько часов без того чтобы думать о том, что все вокруг – это ты. Что ты и море – это одно и то же. Что рыбы – это ты. Они подплывают и плывут рядом. Потом они отстают, уходят в глубину.
– Это точно. Я люблю плавать в море. Такие же ощущения.
– А правда то, что в какой-то точке на орбите космонавты вдруг начинают слышать рев динозавров и звуки средневековых сражений – лязг мечей, например?
– Нет, неправда. Просто в невесомости мозг человека, как и любая жидкость в состоянии невесомости, стремится принять форму шара, а черепная коробка не дает ему это сделать. То есть на какие-то области мозга давление усиливается, а на какие-то – ослабевает. У человека могут проснуться способности к пению, к рисованию, к написанию музыки. Причем на Земле все это утрачивается.
– И человек приходит в свою норму?
– И человек приходит в норму.
Вот такое я взял у Батурина короткое интервью.
Говорили с Женей Бунимовичем о русском языке, после чего выработали с ним следующую декларацию для тех, кто сетует на то, что русский язык обедняется, размывается, деградирует.
Граждане! Ничего он не деградирует! Вот называют вас «носителями языка», вот и будьте «носителями».
Носите то, что вам дали.
А язык все равно найдет себе дорогу. Он пробьется. Если надо, он под землю
Вот и язык так же. Он все пропитывает собой, все в себя вбирает, а потом, что не надо, осядет где-то и язык очистится. Сам. Без академиков.
А молодые говорят на таком языке, потому что именно они более всего способны на эксперименты с языком. Должен же кто-то что-то новое в язык привносить. Вот они и привносят. Ничего страшного. Они потом перебесятся и будут, как мы.
А язык Гоголя никуда не пропадал, потому что в нем не только слова, но и мелодия. Слова могут меняться, а вот мелодия…
Мелодии у языка могут быть разные.
Не все они языку подойдут, но уж если подойдут, то это навсегда».
1 апреля не только День дураков, но и День птиц.
Меня с Колей пригласили читать стихи и прозу, посвященную птицам.
Коля читал про своих пеночек, а я – про ворон.
Там еще на пианино и на балалайке здорово в промежутках играли приглашенные артисты.
Потом вышел мальчик Петя осьмнадцати лет и сказал, что он прочитает стихи про Путина.
«А где же здесь птицы?» – спросили все, на что мальчик Петя отвечал, что Путин – очень важная птица.
Потом он прочитал стишки. Одним матом.
В этот момент я подумал, что у киборгов нет будущего, если даже мальчик Петя так матерится.
Одного поэта спросили: «Как же так? Говорят, что вы – пьяница, бабник, бездельник, даже мелкий воришка – вы воруете деньги у своих родственников.
А в стихах – вы певец и мечтатель. Вы пишете о любви, о прекрасной женщине, о чистой душе». – «Но я же пишу только с восьми до десяти, – отвечал он, – а дальше я свободен!»
Коля считает, что наш юмор находится в языке, потому что есть многие территории, темы, что ли, к которым мы не прикасаемся. В этом есть особенность нашей цивилизации. Мы позволяем себе не додумывать мысли до конца. Может быть, поэтому нет и русской философии.
Я сказал на это, что русский язык не обязателен. Зачем додумывать до конца? Ты должен выдумать формулу, а как тут можно выдумать формулу, если это все не обязательно к исполнению. Просто формула, и все. Промежуточная, неустойчивая.
Кстати, обязательными могут быть те русские люди, что живут на окраинах империи. Там смешение языков, и им, чтобы выжить, надо выбирать из русского языка самые устойчивые его формы.
Чиновники во все времена советской власти изо всех сил пытались сделать русский язык обязательным. Они его выхолащивали, выхолащивали – все газеты были похожи друг на друга – и заколебались выхолащивать. Язык вывернулся. Он просто старше любых чиновников.