Бортовой журнал 4
Шрифт:
Иначе это не паразит.
Вопрос четвертый.
Нам, славянам, навязали еврейского Бога? Это вы про Христа, как я понимаю? А какая разница, если Бог един? Евреи считают его еврейским, а христиане – христианским, а мусульмане считают его Аллахом. А кто-то верит в Будду. Какая разница? Это же все разночтение одного и того же. И возникли они из-за сложностей перевода. Идея единобожия высказывалась еще Сократом, ребята. За что его и казнили сограждане.
Вопрос пятый.
Да! Я оптимист. Почему? Потому что все смертны. И эти пройдут, как сказал бы Соломон.
И потом, земля мудрее. Она старше всех. Так что если люди не поторопятся, она не станет дожидаться ратификации Киотского протокола.
Вопрос шестой.
О масонах я думаю, как о больших беднягах – эти ребята хотели управлять миром.
Желание такое было всегда. Просыпалось оно у многих.
Этим миром даже Господь Бог управляется с большим трудом. Так что куда уж им.
И сегодня многие не оставляют такие попытки. Верю.
Иначе б саммиты восьмерки так часто не проводились.
Не могут они миром править. Никак не договорятся, кто из них кто.
Кстати, на купюре в один доллар изображен масонский глаз и написано «мировой порядок».
В последнее время он подешевел. Был тридцать, стал двадцать шесть. А будет двадцать пять. А Китай его пару раз тряхнет – и будет пятнадцать. А раньше он стоил вообще шесть. И вы полагаете, что мировой порядок может скакать с такой скоростью?
Вопрос седьмой.
Да! Я считаю, что царь-батюшка устроил все в Империи Российской так, что тут никто особо не интересовался соседской национальностью. В ней не слышно было ни об узбеках, ни о татарах, потому что все они были подданными Великой Империи. И был закон для всех един. И всюду были поставлены генерал-губернаторы, и духовой оркестр в губернаторских садиках по всей Руси играл одну и ту же музыку, и моя бабушка армянка подписывала рождественские открытки по-русски: «мадмуазель Бабаханова».
И был имущественный ценз.
И азербайджанский феллах в русском варианте назывался крестьянином, и мечтал он о своей земле.
А у Юсупова никто не интересовался разрезом глаз. Все знали, что он богач и опора трона. Так что национализм – он от бескормицы.
Вопрос восьмой.
Ненависть и ярость непродуктивны. Они могут породить только чудовищ. Минотавров они породят. Не попробовать ли ради разнообразия любовь? Говорят, от нее родятся дети.
Кстати, чернокожие африканцы полностью ассимилируются. А детишки от них отличаются
Вопрос девятый.
Да! Я считаю, что мир меняется. И меняется он в лучшую сторону.
Меняется и язык.
Русский язык меняется.
Восхитительный русский язык Гоголя, Белинского, Тургенева, Пушкина, Салтыкова-Щедрина остается только в полных собраниях сочинений. Жаль. Мне жаль старинные слова.
Нет уже тех романов, которые писал Лев Николаевич Толстой. Теперь пишутся другие романы.
Беспокоиться об этом не стоит. Язык сам пробьет себе дорогу. Он живой. У него есть руки, ноги, голова, а есть и другие места. С их помощью удаляются экскременты.
Это его, языка, экскременты, и они должны идти.
Меняется все. Меняется облик планеты, технологии, пища, жилища.
Вот только национализм не согласен меняться.
Национализм не согласен с течением времени.
А между тем даже лозунги меняются, меняются гимны и кличи.
Вот раньше был клич: «Гей, славяне!» – так он сегодня, например, звучит ой как сомнительно.
Вдумайтесь: «Гей!» – а теперь: «Славяне!»
О наших предложениях о совместном использовании чего-то огромного там на юге.
«Величие духа, явленное этим поступком.» – именно так я и начал бы о нем свою речь.
Ведь только он появится где-то, как и нате вам – он прямо-таки неотразим.
И в речах, и в словопрениях.
Оратор, право слово, прирожденный оратор.
А убедительность – можно так сказать – опережает каждое его слово.
И еще об элементах.
Такие элементы, как логика и риторика, столь гармонично ни в ком еще не соединялись.
И вдобавок он так тонко чувствует слабости и страсти своего собеседника.
Сама природа не сочла бы лишним заявить: «Этот человек красноречив!» – будь у природы способность к подобному изъявлению чувств.
Я же добавлю: защищает ли он слабую или же сильную сторону вопроса, нападать на него опасно.
Не думаю, что он когда-либо читал Цицерона, Аристотеля, Плутарха, Платона, Сенеку или Плиния младшего; не уверен, что хоть раз в жизни он высек в уме своем малейшую искорку ораторских тонкостей хотя бы беглым чтением иных политических авторов (впрочем, возможно я и ошибаюсь), но, господа хорошие, каково? Человек, не знающий порой даже названий своих орудий, способен так ловко ими пользоваться.
Еще бы! Ему приходится ежеминутно защищать прижившихся у нас тысячу маленьких парадоксов комического свойства, большая часть которых явилась нам поначалу в качестве простых чудачеств, позабавивших нас с полчаса. Так что нельзя не поднатореть в этом деле, муторном и непростом.