Бортовой журнал
Шрифт:
Насчет старости…
Я услышал как-то от одной своей знакомой: «Чего ты так скачешь, ты же старый!»
Это она больше про себя сказала, потому что меня она задела только пять секунд.
Старый – это внутри пустой. Нет там ничего, вот и старый.
У меня внутри столько всего – какой же я старый!
А физически – так это с годами только разминка удлиняется – бегаю, плаваю, железо, перекладина – это как всегда, даже еще и лучше.
Старость – не физическое состояние.
Л. и благотворительность – это, кажется, несовместимо.
Он же деньги зарабатывает всякий раз, как последние.
Жизни они, в общем-то, боятся больше, чем мы. Мы
Позорнейшая помпа – праздник Великой Победы. Да лучше б они вообще ничего не праздновали. Лучше б просто любили свой народ. Не надо праздников. Никаких. Любите людей. По будням.
Праздник великой крови. Что празднуют-то? Кости до сих пор в поле белеют, а у них – малина. Гуляют, блядь!
У меня отца еле в этот день за стол можно было загнать, чтоб праздновал, как и вся страна. Я уж про деда и не говорю. Тот все молча. И финскую, и эту.
Не кажется ли вам, что воображение наше надо будить и будить?
Оно спит, наше воображение. И тут все средства хороши, потому как никакого вам движения вперед с таким спящим воображением.
У деда пятый инсульт. Дед крепкий.
До четвертого инсульта он вообще не знал, что у него уже было три.
Теперь отнялась левая сторона – рука, нога. Плохо с лицом и речью.
Мы спохватились тут же– врач, «скорая», лекарства, капельницы.
Через неделю дед уже пытался сидеть. Он неуемный, настырный, упрямый дед.
Ему семьдесят восемь, и с четырнадцати он у станка. Ему в цехе ставили ящики, он вставал на них и так точил свои любимые детали. Он и после четвертого инсульта пошел на работу. У него на работе давление сразу приходит в норму.
Через две недели у деда уже почти полностью восстановились речь и лицо, задвигалась нога и ожило плечо.
Ему больно. Он мне говорит:
– Больно! – А я ему: – Дядя Саша, ты очень сильный мужик! А больно – так это потому что заживает. Ты же знаешь, как мне бывало больно. Я же с этим спортом долбаным то с ногами, то с руками маялся. А помнишь, когда у меня связки на руке были потянуты? Помнишь? Кисть вообще не сжималась, и я от боли ночью просыпался. Вот я тогда орал. Внутри себя, конечно. Снаружи я шутил, потому что я же мужик!
Дед меня слушает и плачет. Он теперь нет-нет, да и заплачет, а я его отвлекаю: – А как я сухожилия на локте порвал, помнишь? Больно, слезы из глаз так и текут, ничего не видно. О Господи, думаю себе, ты только дай мне выкарабкаться, я уж тебе обещаю, что буду себя беречь и ни за что, никогда… А потом, как отпустило, так и подумал: вот ведь ерунда какая! И что я там Богу наобещал?
Дед моргает, а я беру его руку и начинаю ее гладить, массировать: – Давай поглажу! Врач сказал, что у тебя все будет хорошо. Надо только самому себе говорить: – Все у меня будет хорошо! Все будет просто здорово!
Дед хочет сесть. Видно, писать захотел. Он стесняется меня, потому что писать он будет в ведро – до туалета ему не дойти. Я помогаю ему сесть, но ведро – он сам, делает мне знак – я сам.
Сам он все проливает, конечно – эка, одно расстройство.
– А помнишь, дядя Саша, как я в море плавал? А? В море. В Баку. Помнишь? От мыса до мыса. А волны какие были? Все тогда по берегу бегали и высматривали меня в воде. Буря-то налетела, а я же за пять километров от берега. Помнишь? Я плыву и будто на месте стою. Ни туда ни сюда. А волна переворачивает, не вздохнуть, и я гребу и гребу к берегу. Солнца нет, все темно. А далеко от берега, если на берег оглянуться и посмотреть, то кажется, что ты на горе, потому что поверхностное же натяжение у воды, вот и кажется, что ты на огромной водяной горе, а все на берегу внизу бегают.
Под водой же скалы бывают. Вот я однажды плыл – и как эта скала выросла перед носом – сам не знаю. Чуть мордой в нее не влетел. Совсем чуть не чокнулся. А судорога? Ох какая у меня была судорога! Сначала пальцы на ноге скрючило – но это еще можно пережить, а потом и икра – как схватит. Боль – мама моя дорогая! Только бы выдержать! Только бы перетерпеть! А волна – тут как тут – перевернула, накрыла с головой, в рот вода попала, еле выполз на поверхность, боль отсек и плыву дальше. Боль же можно отсечь. Говоришь себе: «Мне не больно, не больно, не больно, все равно, не больно, нет, не больно», – вот так и бубнишь, а сам плывешь. А больно-то, конечно – боль все жилы из тебя тянет, но если так долго бубнить, то и отпускает – тихо-тихо этой ногой начинаешь работать. Очень тихо, чтоб не спугнуть. Спугнул – опять как схватило, закрутило, заломало – все начинай сначала. Судорога обычно два раза подряд хватает. И тут главное знать, что отпустит, не отчаиваться главное, а то ведь пропадешь. Надо за вдохом следить. Вдох-выдох. Схватил воздух ртом – в воду его выдохнул. Раз-два! Раз-два! И за руками начинаешь следить, чтоб они гребочек делали. Раз гребочек! Еще раз! И пошел, пошел. А буря-то все равно как бешеная. Ее-то никто не отменял. Тут главное, чтоб под удар не попасть. Волна же все равно тебя старше и сильнее. Спину в один миг переломает. Вот и следишь! А помнишь, дядя Саша, как я канавы рыл, а потом из рук лопата выпадала? Я даже ложку в руках не мог потом держать. Помнишь? Все пальцы разжимались сами, и она вываливалась. Ты не думай о плохом. Ты о хорошем думай. Вокруг тебя же люди. Мы же рядом. Так что все у тебя получится. Ты вон какой молодец!
Дед закрывает глаза, чтоб я не видел его слез.
Потом ему дают снотворное.
В Испании опять хорошо. Тепло в Испании, песок, пляж, море – это тоже все как всегда. Утром поют птицы.
В семь утра солнце еще не показывается из-за гор, но птицы уже проснулись и заговорили. Особенно неугомонны черные дрозды.
Они здесь вместо российских ворон – снуют всюду.
Лениво переходят дорогу кошки.
Почти все они в ошейниках, бродячих почти нет, как нет и бродячих собак.
Мы идем сразу на пляж.
Пока солнце не встало, мы будем ходить по пляжу. Это часа два – потом солнце выберется из-за гор – и еще час можно будет загорать на ходу.
Когда быстро идешь по пляжу, то через час примерно начинает казаться, что так можно идти целый день или целую ночь – ни малейшей усталости.
На пляже работает трактор – собирает мусор и просеивает песок. Пляжи в Испании принадлежат государству, а туристы для этого государства все равно что нефть для Кувейта – вот поэтому и просеивают песок.
Вообще-то раньше тут были рыбацкие поселки, но все это в прошлом, лет двадцать тому назад. Сейчас– одни курорты, выстроенные на деньги англичан. И дома тут строят на их же деньги и продают потом эту недвижимость тем же англичанам.
Так что Испания многим обязана англичанам. Может, потому их здесь не очень-то любят. Я спросил: почему?
Мне ответили: так они же пьют утром пиво. То есть если на пляже лежит человек, укрытый одеялом, а вокруг него выстроены банки из-под пива, то можете быть уверены – лежит англичанин, и мусорщики, подъехав к нему на тракторе, аккуратно соберут все пустые банки, а его так и оставят лежать – что с него взять, это же англичанин.