Бортовой журнал
Шрифт:
Тот тут же начал тонуть через дырку в машинном отделении (три с половиной метра по шву), то есть он погружался в пучину, всячески кренясь и задирая свой нос, отчего его взяли на буксир, и буксир тот, напрягаясь, как нанайская собака, отрывающая обледенелые сани, поволок его, постоянно тонущего, на ближайший заводище для ремонта, но по дороге он – уже, значит, буксир, – как рассказывают очевидцы (естественно, от переживаний), напоролся на ледолом моста лейтенанта Шмидта, после чего все на том буксире так матерились, что вы и представить себе не можете.
Так
А «в субботу (30 июля) около 4 утра в Санкт-Петербурге на Неве танкер «Иркутск» с 3 тоннами мазута на борту врезался в опору Троицкого моста.
Через верхние люки танкера в Неву вылилось около тонны топлива».
Вот интересно, как это у них через открытые верхние люки (!) вылился мазут?
А чего это они были открыты? То есть треть топлива от удара вылилось? Ни хрена себе удар!
И в этот день еще подорвали «Неукротимый»!
А потом буксир, его буксирующий, врезался в ледолом моста лейтенанта Шмидта!
Просто что-то с мостами надо делать!
Я знаю, что надо с ними делать. Надо снабдить их пиками. Чтоб они встречали тех, кто на них нападает, пиками. Как дикобраз.
Подводные лодки горели и тонули всегда.
Они тонули в открытом море и у пирса.
Они взрывались, горели, тонули, но всегда находились люди, готовые на них служить.
С гибнущей подводной лодки спасались редко. Разве что всплывут вовремя да вовремя подадут команду на оставление корабля.
Команду подает командир. Вот только хватит ли у него на это смелости?
Если не хватит, то люди будут падать в воду кто в чем, и от холода у них будет останавливаться сердце, а если хватит, то люди останутся живы, а командир пойдет под суд.
Кто виновен в гибели лодок? Ответ: техника и люди.
Подводная лодка – очень сложное сооружение. Там много всего внутри, и это все должно очень здорово работать. Техника должна работать даже не годами, а десятилетиями. Особенно если это русская техника, потому что русской технике межпоходовые ремонты и все прочие ремонты делаются по принципу: если оно есть в наличии, то поменяем.
Чаще всего в наличии «этого» нет, и тогда моторесурс просто продлевается простым росчерком пера.
Кроме того, лодка наша сделана не так, как надо, а так, как может отечественная промышленность. То есть внутри нее механизмы, которые не только не всегда идеальны, но и стыкуются они с другими механизмами и устройствами так, как их может состыковать только наш ВПК.
Эти конструктивные недостатки обязаны преодолевать люди, служащие на подводных лодках. Для этого они на них и посажены.
Если б в людях не было особой нужды, то подводные лодки были бы автоматами – сами
Но люди нужны. Без них никак. Это особые люди. Называются они – подводники.
Что общего между командой, плывущей верхом на бревне, и подводниками, несущими вахту в море внутри подводной лодки?
Общее вот в чем: жизнь всех зависит от умения и ловкости каждого.
Здесь не должно быть случайных людей. То есть самый главный и самый надежный механизм на корабле – это человек, существо из плоти и крови.
И вот на это существо действуют магнитные, электрические, тепловые, электромагнитные и прочие поля этого железного чудища.
И еще на него действуют химические вещества, выделяемые техникой и людьми, и радиация. И еще на него действует неустойчивое давление воздуха внутри лодки – там много воздушных клапанов, сбрасывающих отработанный воздух в помещение отсека, поэтому давление воздуха в лодке может колебаться от 690 до 800 и более миллиметров ртутного столба.
И еще через два месяца плаванья у него, у человека, окончательно собьются биоритмы в организме и начнется бессонница, глюки и прочие чудеса.
Вот и выживай после всего этого.
И ведь выживают, самое удивительное.
Все на молодости, конечно. Подводники – люди очень молодые. Средний возраст – двадцать пять лет.
В тридцать плавать уже тяжело. В тридцать восемь – почти невыносимо.
Тридцать восемь – это средний возраст командиров лодок, и командиры лодок в море почти не спят. А походы могут быть по девяносто суток, и их может быть два в году, а еще дежурства, ракетные и торпедные стрельбы и множество коротких выходов в море – 240–250—270 суток ходовых, и так можно служить лет по десять подряд.
В тридцать девять лет после автономки невозможно проснуться. То есть ты сошел на берег, домой, а наутро не можешь встать. Ты понимаешь, что встать надо, но голова мотается по подушке, и глаз не открыть, и все тело вдруг наливается свинцом.
Так что подводники – это дело молодое.
А что будет, если годами не плавали, не тренировались, да и техника строилась не пойми сколько лет, а потом вдруг на нее посадили экипаж да как начали его гонять, гонять, гонять, отрабатывать, чтоб они света божьего не видели, «за себя и за того парня», чтоб скомпенсировать нехватку и то, что все уже давно сгнило и годами не ремонтировалось, что все растащено и продано?
Что будет, если вдруг понеслись, побежали, как с горы, вперед, вперед, вперед?
Если только пришли с моря, а их опять, и опять, и опять в море?
Отвечаем: будет «Курск».
И он будет не последним.
Потому что все не для людей.
А если не для людей, то зачем это все?
Мечта: улица, по ней идет много людей, и все они улыбаются. И каждый улыбается чему-то тому, что у него внутри, и друг друга они почти не замечают: идут и не сталкиваются. Хотел бы я оказаться на такой улице. Я бы тоже улыбался.