Боснийская спираль (Они всегда возвращаются)
Шрифт:
Больше всего на свете Берл не любил убивать, хотя, по странному стечению обстоятельств, именно это являлось его профессией и даже в некотором роде призванием. Он умел убивать превосходно, сотнями разных способов, любым оружием и просто голыми руками. Он старался делать это возможно чище, не причиняя своим жертвам излишних страданий. Проблема заключалась в том, что все они потом приходили к нему, возвращались хотя бы по одному разу, а кто и чаще — во снах или даже наяву, в памяти. Поначалу он избегал смотреть им в лицо, полагая что таким образом избавится от незваных визитеров, но в итоге получалось еще хуже:
Как правило, Берл справлялся с такими визитами без особого напряжения. Совесть мучила его не больше, чем любого солдата: в конце концов, он сражался на войне, и цели этой войны были несомненны, святы и благородны. Именно это он и объяснял своим гостям, и они, как правило, понимали. Смерть, она ведь меняет человека, даже если при жизни он был заклятым террористом.
— Послушай, бижу, ну какие могут быть претензии? — к примеру, говорил Берл, обращаясь к нагловатому красавцу с кровавым пятном на груди и аккуратной дырочкой точно над переносицей. — Если бы ты, подлец, успел изготовить этот самый пояс и передать его своему упертому приятелю, то ты представляешь, что могло бы случиться? Там ведь дети ездят, в этих автобусах… Ну как тут было тебя не пристрелить?
И красавец, подумав, согласно кивал простреленной головой. А и в самом деле, что тут возразишь? Дело-то бесспорное.
Но бывали случаи, когда Берл чувствовал себя весьма неуютно. Ну что он скажет этим троим? — «Извините, ребята, ошибочка вышла»? Или: «Вы лучше к своему начальству сходите — это оно вас, дураков, подставило»? Или… Берл вздохнул и оглянулся на раскрытую дверь спальни. Отсюда, с лестницы, ему была видна мертвая кисть, свесившаяся с края кровати, и лужа крови на полу. Черт… Ладно, хватит переживать. Самое время подумать — что теперь делать дальше? Возвращаться? Продолжать поиски? Но где?.. Он задумчиво спустился в горницу. Усатое пожилое лицо удивленно смотрело на него мертвыми глазами, упираясь подбородком в собственный позвоночник.
— А вот не надо спать, бижу, когда сторожишь, — сказал Берл назидательно. — Будет тебе наука…
На душе у него скребли кошки. Задание выглядело безнадежно проваленным. Он попробовал входную дверь… Точно, не заперто; зря в окошко лазал… Все зря, черт тебя забери! Найдут этих жмуриков — утроят меры предосторожности, поди их потом достань… Да и тебе, дураку, оставаться здесь дальше никак нельзя: городок крошечный, во всей округе чужих — никого, сразу ясно, что ты за фрукт. Тем более что эти двое на площади тебя уже видели… плохо дело, приятель. По всему выходит, что надо уматывать, и поскорее, топить в речке оружие и уматывать…
Берл вышел на улицу. Шестой час. Надо торопиться. А если все-таки немного поупираться? Но как? Кого ты тут знаешь? Как собираешься искать иголку в стоге сена, не зная даже двух слов на местном наречии? Погоди-ка… А те арабы на площади? Глупости, не дури, заводи мотор и вперед, в Загреб, по аварийному плану. С дороги позвонишь, пусть начальники решают, у них головы большие. В конце концов — не твоя вина, что все так получилось. Неправильная ориентировка,
Он ехал быстро, чтобы не было возможности передумать, сердясь и одновременно уговаривая самого себя в пользу этого совершенно безрассудного решения. В конце концов, ничего страшного не случится — все равно их там уже нету. Больше им, дуракам, делать нечего — всю ночь на площади сидеть, тебя поджидать. Наверняка уже дрыхнут где-нибудь на своей, неведомой тебе базе. И хорошо, что — неведомой, а то бы ты еще и не таких дров наломал. Тебе ведь только дай волю, ковбой недоделанный. Ну куда ты прешься, куда? Зачем на рожон лезешь? Берл упрямо набычился и прибавил газу. Машина взвизгнула на круто заложенном повороте, по-лошадиному закинула круп и выправилась на прямой.
— Да ладно, — пробормотал он, по-мальчишески подмигнув самому себе в зеркальце заднего обзора. — Ну чего ты так распереживался-то? Подумаешь, большое дело. Сейчас приедешь, сделаешь круг почета, никого не найдешь — и кончен бал. Дуй себе тогда в свой Загреб, но уже, заметь, спокойно, без всех этих дурацких сомнений. Ага…
Он вынесся на площадь и резко затормозил у того ее края, где прошлым вечером торговался с арабами. Несчастный гольф прошелся несколько метров юзом и остановился, обиженно стуча клапанами. Площадь была тиха и абсолютно пуста. Все? Доволен? Берл с досадой прихлопнул по рулю обеими руками. Машина жалобно тявкнула — мол, я-то чем виновата?
— Ничем, родимая, ничем… — вздохнул Берл. — Ты-то в полном порядке.
Ну что — вперед, в Загреб? Сейчас… Он неторопливо вылез из машины и прошелся взад-вперед по пустому тротуару. Никого. Ну вот. Время признать поражение, бижу. Давай, давай, дуй отсюда. Он неохотно взялся за дверцу. Давай, давай…
— Эй!.. — Берл недоуменно оглянулся. Никого…
— Эй, ты! — Крик шел откуда-то сверху. Берл задрал голову. Прямо над ним, в окошке третьего этажа сидел один из давешних арабов… как его — Халед? Берл расплылся в счастливой улыбке. Давно он так никому не радовался…
— Салям, Халед! — воскликнул он, с неподдельным восторгом хлопая себя по коленям. — Тебя-то мне и надо, брат!
Халед зевнул, хрустко вывернув челюсть.
— Что, уже всю траву скурил? Быстро ты…
— А я не один, — подмигнул Берл. — В хорошей компании сладко дымится. Так что — вынесешь?
— Еще чего! Выносить тебе — нашел фраера. Сам поднимайся. Третий этаж, слева. — Халед еще раз зевнул, осчастливив площадь видом своей желтозубой пасти. Окошко захлопнулось.
Так. Интересно, сколько их там? «Слева» — значит, одна квартира. Значит, тавор ни к чему, обойдемся глоком.
А если другие квартиры тоже «грязные»? Как будешь, в случае чего, вниз пробиваться? — А халедов калаш на что? Вот у него и одолжим, если понадобится. Он даст… парень добрый, особенно если хорошо попросить.
Берл тряхнул головой, отгоняя последние сомнения, вошел в подъезд и стал подниматься по лестнице. Глушитель он навинчивал по пути, не слишком при этом торопясь, так что последние обороты производились прямо перед изумленными глазами Халеда, с нетерпением ожидавшего выгодного покупателя перед открытой дверью.