Боттичелли
Шрифт:
Потеряв надежду на то, что они возвратятся из Рима сказочно богатыми, живописцы перестали работать с прежним пылом. Те, кто до сих пор еще не нашел работу на стороне, поспешили сделать это. Перуджино, написав «Рождество», «Рождение Моисея» и «Успение», забросил «Передачу ключей» – он трудился теперь в нескольких церквях сразу. Гирландайо пропадал у флорентийского купца Франческо Торнабуони, у которого от родов умерла жена, и он решил увековечить ее память, попросив Доменико расписать всю стену в церкви Минервы над ее гробницей. Росселли тоже подвизался на стороне, а что касается фресок, то здесь у него было особое мнение: чего ради стараться, лезть из кожи вон, нужно лишь подобрать краски поярче да подцветить написанное позолотой, с Сикста этого будет довольно. Какой там вкус у бывшего рыбака? Руководить артелью, распадавшейся на глазах,
Новый год, который Сандро по флорентийскому календарю отмечал 25 марта, он встретил в долгах и прескверном настроении. Как раз накануне из Флоренции дошло известие, что в феврале умер старый Мариано Филипепи. Имевшиеся у него средства он разделил поровну между тремя сыновьями, а дом завещал Джованни, как старшему, с условием, что за Сандро останется мастерская. Смерть отца была весомым предлогом, чтобы добиться от папы разрешения вернуться во Флоренцию, а там и уговорить Лоренцо, чтобы тот освободил его от ставшей невыносимой миссии.
В голову Сандро закрадывалось подозрение, что Сикст медлит с выбором темы для третьей фрески не только для того, чтобы оттянуть время расплаты с живописцами, но и для того, чтобы как можно дольше задержать его в Риме. Но беда одна не приходит. Пока он раздумывал над тем, как ему поступить, из Флоренции поступила новая весть: в марте скончалась Лукреция Торнабуони, мать Лоренцо. Тот, кто знал Великолепного так, как Сандро, мог предположить, что потребуется много времени, пока правитель оправится от этой потери. Досаждать ему до этого какими-либо просьбами было бесполезно, особенно такими, которые могли нарушить что-либо в созданной им системе политического равновесия. Зачем ему осложнять отношения с Сикстом из-за какого-то Боттичелли? Сомневаться в том, что скорбь Лоренцо была глубокой, не приходилось: было только два человека, которых он любил безмерно и которым доверял безусловно – брат Джулиано и мать. Теперь он потерял обоих, и Сандро приходилось ждать.
Однако дело решилось быстрее, чем он предполагал. Ему приказали явиться к папе. Сикст принял его в библиотеке, и он поразился, как изменился первосвященник с их первой встречи. Он еще больше постарел и обрюзг; казалось, любое движение причиняет ему боль. Это было заметно, когда он взял со столика, стоявшего рядом, тяжелую Библию в золоченом переплете. Потом раскрыл ее там, где она была заложена вышитой бархатной закладкой, и с явным трудом начал читать:
«И отошли они со всех сторон от жилища Корея, Дафана и Авирона; а Дафан и Авирон вышли и стояли у дверей шатров своих с женами своими и сыновьями своими и с малыми детьми своими. И сказал Моисей: из сего узнаете, что Господь послал меня делать все дела сии, а не по своему произволу я делаю сие: если они умрут, как умирают все люди, и постигнет их такое наказание, какое постигает всех людей: то не Господь послал меня; а если Господь сотворит необычайное, и земля разверзет уста свои и поглотит их и все, что у них, и они живые сойдут в преисподнюю, то знайте, что люди сии презрели Господа. Лишь только сказал он слова сии, расселась земля под ними; и разверзла земля уста свои, и поглотила их и домы их, и всех людей Коревых и все имущество. И сошли они со всем, что принадлежало им, живые в преисподнюю, и покрыла их земля, и погибли они из среды общества. И все Израильтяне, которые были вокруг них, побежали при их вопле, дабы, говорили они, и нас не поглотила земля. И вышел огонь от Господа и пожрал тех двести пятьдесят мужей, которые принесли курение».
Объяснений не требовалось, Сандро и без них понял, что это – сюжет его третьей фрески. Была ли здесь перекличка с жизнью Моисея и Христа, он не брался судить. Но сопоставление этой темы с «Передачей ключей» Перуджино явно предупреждало всех недругов Сикста: «Господь вручил мне ключи от своего храма, и не вам судить меня, в противном случае и вас постигнет кара небесная, как род Корея».
Теперь он мог по крайней мере предполагать, когда сможет покинуть Рим. Если Сикст не придумает какого-либо нового предлога, все зависит от его старания и усердия. Задача, как кажется, облегчалась тем, что теперь ему предстояло написать всего лишь одну сцену. Это диктовалось и фреской Перуджино, на которой изображалась лишь передача ключей апостолу Петру без всяких предыстории, разбросанных во времени и пространстве. Он в полной мере мог применить свои знания пропорции, перспективы и композиции, а не ломать голову над
Он попытался внести и другое новшество: изобразил сзади Константинову арку, призванную объединить три сцены, помещенные на переднем плане. Попытка не вполне удалась, но для него это было не столь важно. Цель была в другом – продемонстрировать коллегам свои способности в передаче чувств. Ярость бушующей толпы, ужас мятежников при виде отклоняющегося в их сторону дыма, смятение «людей Кореевых» перед зазиявшей вдруг перед ними пропастью. В передаче жестов и необычных поз человеческого тела он, несомненно, был не меньшим мастером, чем в рисунке. Сотоварищи оценили это по достоинству, и если Сикст, как о нем говорят, знает толк в живописи, то победу себе Сандро обеспечил.
Лето было в разгаре. Самая пора сдавать работу, чтобы к августу, когда Тибр начнет исторгать свое болезнетворное дыхание, убраться из Рима. Однако, как всегда, обнаружились недоделки. А тут еще Перуджино таинственно исчез, – видимо, подвернулся более выгодный заказ, – и Лука Синьорелли в спешном порядке доделывал его фреску. Росселли, укрывшись за парусиной, продолжал колдовать над своими картинами. Гирландайо, видя, что его коллега всецело занят «Наказанием Корея», взялся дописывать не завершенный им ряд Сикстовых предшественников. Эти мелочи поглотили гораздо больше времени, чем они предполагали.
Хотя, на их взгляд, работы еще не были завершены, пришлось их спешно сворачивать: Сикст изъявил желание посетить капеллу. До этого он ни разу не был в ней, и теперь они с трепетом ждали его приговора – вдруг не понравится. Был назначен день осмотра, в спешке выносили леса, скребли пол, выбрасывали прочь горшки из-под красок, снимали парусину, закрывавшую фрески. Все получилось так, как и было задумано. Только своенравный Росселли потешил их: его фрески сверкали позолотой и слепили глаза лазурью. Такого во Флоренции давненько не видели! Сейчас только второразрядные ремесленники прибегали к таким эффектам на потребу невзыскательных заказчиков – истинные мастера давно отказались от манеры, к которой прибегали фра Анджелико и великий Джотто для изображения «божественного света». Но переделывать что-либо было уже поздно.
Сикст пробыл в капелле долго, медленно переходя от фрески к фреске, придирчиво рассматривая каждую из них с таким видом, будто пытался обнаружить крамолу. Но работа была сделана на совесть, его воля нигде не была нарушена. Видимо, папа остался доволен. Настал долгожданный миг, когда он должен был определить победителя. Неожиданно для всех он счел, что пальма первенства принадлежит Козимо Росселли. Может быть, тот и был в понимании коллег неумелым живописцем, но надо отдать должное – в людях он разбирался и не приписывал им больше того, на что они были способны.
Папа не поскупился: труд художников был оплачен достойно. Некоторые из них впервые держали в руках такие огромные деньги. Что касается Сандро, то после уплаты долгов у него осталось ровно столько, чтобы, не терпя лишений, возвратиться во Флоренцию. Именно после этой поездки в Рим за ним прочно утвердилась слава транжиры и мота. К этому прибавилось чувство оскорбленного самолюбия. Надо же, ему – первому мастеру Флоренции – предпочли какого-то Росселли, только и умеющего что золотить свои фрески! Но и это было еще не все. Франческо Торнабуони сообщил им по секрету, что когда Великолепный напомнил Сиксту о своем желании заполучить кардинальскую шапку для сына, тот просил передать ему лишь свое благословение. Нуждался ли в нем Лоренцо, судить было трудно, но всех их беспокоила мысль, что их труд оказался напрасным – они не достигли того, ради чего Великолепный отправил их в Рим. И теперь присуждение первенства Росселли и данное после этого им всем приказание добавить в написанные ими фрески лазури и золота предстали в ином свете. Сикст еще больше хотел уязвить Лоренцо: он со своим хваленым вкусом покровительствует живописцам посредственным, ибо папа знал, что Росселли, в отличие от всех остальных, никогда не работал на Медичи. Здесь опять-таки проявился злобный и мстительный нрав римского понтифика.