Боулинг-79
Шрифт:
В Веймаре, на старой площади, росло старое дерево. Экскурсоводша рассказала советским студентам: это японское дерево гингко. Подарить его лист девушке – означает поклясться ей в вечной любви. Все обрывали листья, словно бы в шутку сорвал один и Володя. А потом, слегка даже конфузясь, преподнес его Лиле. Она не на шутку удивилась: «Ты даришь его мне?.. Ты что, и вправду клянешься мне в вечной любви?..» А он, дурак, зачем-то процитировал Ильфа: «Зачем мне вечная игла для примуса? Я не собираюсь жить вечно!..»
Все это вспоминалось Володе, и многие другие моменты их близости, а еще его точила обида, потому что как только они возвратились
Володя не стал из-за девушки вступать в открытое сражение с Валеркой. Он знал и надеялся: его время придет. Его главное оружие не блеск и мишура, а умеренность и аккуратность.
В тот год он стал учиться не просто хорошо, но блестяще. Все сессии сдавал досрочно, все – на одни пятерки. Его избрали секретарем комсомольского бюро факультета – больше тысячи человек, считай, в подчинении. Летом 80-го он поехал командиром стройотряда в Хакасию – здесь подчиненных было всего лишь сто пятьдесят, зато мера его ответственности стала неизмеримо выше. Да и зависимость от него бойцов – была почти беспредельная. Он уже знал по дрезденскому стройотряду: если ты не дурак, этим можно умело пользоваться. Отчислить неугодного; поставить нужного человека на легкую работу; красиво поухаживать за девушкой, изнемогающей на кухне или где-нибудь на разгрузке керамзита… Однако сердце его – он понял это – принадлежало •только Лиле.
И – вот ирония судьбы! – и она, и Валерка значились в его отряде, в «Хакасии-80» бойцами. В табели им рисовали рабочие дни, им начислялась зарплата – да только дотянуться до обоих Володька не мог. Его обязали взять артистов к себе натуральными «подснежниками»: должны же люди получать хоть какие-то деньги за то, что гастролируют по всему Союзу. Однако сами они находились чудовищно далеко от хакасского стройотряда…
Агитбригада МЭТИ выиграла всесоюзный конкурс студенческой самодеятельности в Вильнюсе. Попробовало бы жюри не дать им первого места – с такими-то текстами из Брежнева! А потом – круговерть выступлений, населенных пунктов, поездов, самолетов. И после каждого вечернего представления – накрытый стол, и здравицы в честь московских артистов, и водка рекой.
Валерка стал много пить. Много – даже по сравнению с его повседневной общежитской жизнью, когда он тоже принимал на грудь изрядно. Нагрузившись, начинал – это был его коронный номер – прямо за столом произносить текст из спектакля, пародируя позднего Брежнева. Он утыкался в невидимую бумажку, хмекал, сбивался на малороссийский и не проговаривал слова: «Пржж – ик! – торы еже нащупаны нас, хымм, всцэпылысь, хымм, намертво, и из района Шш-рокой балки западнЕЕ Мы…Мы…Мы…» – Валерка мычал, словно глухонемой, потом отрывался от текста, обводил собравшихся растерянным взором – все столичные артисты покатывались от хохота, чуть под столы не сползали. Кто-нибудь, обычно Юрка-ударник, кричал: «Леонид Ильич! Переверните страницу!..» Тогда Валера спохватывался, утыкался в текст и продолжал: «Мыц-кха-кха-кха! – кхако начала, хым, бить артри– атри– артрил– лерия…»
А ведь на приемы в честь столичных студентов-артистов являлись и секретари партийных райкомов, и директора заводов или стройучастков, а уж местные комсомольские деятели – непременно, и в полном составе. И вот они сидели во время Валеркиного куража за столами с гробовыми лицами, не знали, что и делать, что
Лиля не раз пыталась призвать возлюбленного к порядку – тот обещал. Но вечером все повторялось по прежней программе. А однажды во хмелю он сказал ей: «Я никогда себе не прощу то, что я – продался… – Потом по-пьяному хитро улыбнулся и продолжил: – И тебя не прощу – тоже…»
– Что ты имеешь в виду? – нахмурилась она.
– Я имею в виду твоего Володьку. Она залепила ему пощечину:
– Не смей говорить о том, чего не знаешь!.. И в слезах убежала в свой номер.
Пару лет назад
И вот теперь, двадцать с лишним лет спустя, Лиля смотрела из своей командной рубки на распростершегося на полу Валерку и думала:
«Он все такой же шут гороховый… Но что было смешно, когда он был молодой, выглядит нелепо, когда мужику за сорок…»
К игроку подскочила редакторша Настена – все-таки, что ни говори, любой мужской успех возбуждает и притягивает женщин. Подала Валерке руку, помогла подняться, отряхнула с его спины невидимые пылинки. Потом увела из студии, обняв за талию. Нравы на телевидении царили весьма свободные, да и никакого дела до Валерки Лиле не было – а все равно при виде этой картины она ощутила болезненный укол.
«А, может, я не права? – подумала она, возвращая свои мысли из эмоционального в более присущее продюсеру логическое русло. – Может, Валерка не есть неудачник по жизни? И ему просто чуть-чуть не повезло? Например, с женой? И, будь я с ним рядом, у нас все было бы хорошо? Может, ему нужен-то был всего лишь небольшой, крохотный толчок? Вроде того, что я дала ему сегодня? Ведь ты подумай: всего-то делов – пригласить его на игровое шоу. Легче легкого. А дальше – он все сам сделал, или почти сам… Почему же, черт возьми, не раньше?.. Почему только сейчас?..»
Эти мысли пролетели в ее голове со скоростью молнии. Продюсер Лилия Велемирская если и предавалась рефлексиям, то не долее трех минут в день. Действие – вот что было ее настоящей стихией. И теперь она схватила мобильник и набрала номер пиар-агента «Миллионера», смазливенького мальчика, вчерашнего выпускника журфака.
– Спишь? – строго спросила она.
– Н-ну…
– Почему ты не на записи?
– Э-э, – осмелился вякнуть мальчик, – разве это входит в мои должностные обязанности?
– Входит! Черт возьми, входит! Если игрок выигрывает миллион!
– Ох ты, ех ты, – запричитал юноша.
– Давай чеши немедленно сюда. Чтобы успел у него взять интервью для пиар-релиза.
Не слушая дальнейших объяснений пиар-агента, Лиля нажала «отбой».
А режиссерша тем временем отдала по громкой связи команду:
– Все на исходную! А потом:
– Мотор!
Начиналась запись следующей программы, которую открывал без пяти минут миллионер Валерка. Прозвучала музыкальная отбивка, и они появились рядом с Мальковым в просцениуме. Оба переоделись – у зрителей должно создаваться полное впечатление, что между двумя передачами прошла неделя.