Бой на вылет
Шрифт:
Сворачиваю к главному.
Наш секретарь Фелиция, не выпуская из зубов папиросу, работает за пишущей машинкой, как толковый пулемётчик времён Первой мировой за «максимом». Татата-тататата-та, татата-тата — разносятся по приёмной скупые и точные очереди ударов по клавишам.
— Привет, Фелиция!
— Привет, Грег. У себя.
Дверь в кабинет главного раскрыта, но я всё равно стучу.
— Кому там жить надоело? — вопрошает хриплый баритон из глубины кабинета, и по этой фразе я сразу понимаю, что настроение у главного рабочее,
Вхожу, не снимая плаща и шляпы. А зачем, если сейчас наверняка снова под дождь?
— Дверь закрой и садись, — командует главный.
Закрываю, прохожу, сажусь, сдвигаю шляпу на затылок, умеренно демонстрируя независимость.
— Записывай, улица Кожевников, дом семь, квартира четыре, второй этаж, вход со двора.
Достаю блокнот и карандаш. Я запомнил адрес, но всё равно записываю, это профессиональное.
— И что там? — спрашиваю. — Убили кого-то?
— Семью, — пожевав губами, сообщает главный. — Вроде бы. Семь… нет, уже восемь минут назад мне наш человечек из городской полицейской управы позвонил. Обходится не дёшево, но отрабатывает честно. Так что давай, отправляйся, и жду от тебя пятьсот слов в номер. На первую полосу.
— Пятьсот? — удивляюсь. — Не много? Или вы чего-то не договариваете?
— Убита семья из пяти человек, — веско говорит главный. — И не какая-то шелупонь с Овражной, вполне уважаемые люди, честные налогоплательщики. Муж, жена, трое детей — мальчик и девочки. Четырнадцать, десять и семь лет. Мало тебе? Причём мне намекнули, что имеют место некие довольно необычные и даже весьма странные обстоятельства.
— Какие именно?
— Вот ты и разберись. И помни, до двенадцати материал должен быть в наборе.
— Эй! — возмущённо восклицаю я.
— Ладно, до половины первого, — милостиво разрешает главный. — Но это крайний срок и только для тебя.
А вы говорите, плащ и шляпа. Репортёру нашей газеты иногда папиросу спокойно выкурить некогда, не то, что раздеться. Хорошо я не курю. Не могу себя заставить, хоть убей. Поначалу, конечно, удивлялись, а потом ничего — привыкли. В конце концов, не один я здесь такой, попадаются некурящие мужчины, хоть и редко. Опять же, сошло за безобидное чудачество, лёгкий бзик, без которых нет истинно творческой личности. А я, как любой нормальный репортёр, просто обязан себя таковой считать. И, соответственно, таковой меня должны считать окружающие. Иначе не впишусь в образ.
Сбегаю по ступенькам, выскакиваю под дождь, оглядываюсь в поисках дежурного лихача, — обычно один или два ожидают неподалёку от здания редакции. До улицы Кожевников пешком минут десять, но время уже дорого. И дело не в том, что три часа до сдачи материала — это мало. Наоборот, за глаза. Просто знаю по опыту, что в таких делах важно идти по горячим следам, тут работа газетчика мало чем отличается от работы полицейского сыскаря.
Ага, вон и лихач нарисовался из-за угла.
Коротко свищу, машу рукой, вскакиваю в пролётку с поднятым от дождя верхом:
— На
— Это к дому, где сегодня ночью три семьи зарезали?
Вот, черти. Три семьи, надо же. Почему не четыре? Впрочем, наши таксисты ничем в этом смысле не лучше — всегда готовы выдать очередную сплетню на любую тему.
— Туда, — говорю. — Только не три, и не зарезали.
— Ух ты, а сколько и как?
— Читай сегодняшний номер «Вечерних известий», не ошибёшься.
— Так я и читаю, — охотно сообщает лихач. — Ни одного номера не пропускаю. Очень мне нравится, как вы пишете, господин Грег.
— Ты меня знаешь? Что-то я тебя не припомню, извини.
Он поворачивает ко мне молодое, улыбчивое, влажное от дождя лицо:
— Я недавно колешу, но уже два раза вас возил. Это третий. Меня Рошик зовут. Рошик Лошадник с улицы Глубокой.
Ишь ты, видать, и впрямь парню нравится моя писанина, раз так раскрывается. Не иначе, сам мечтает стать репортёром. Что ж, какие только мечты не бродят в юных головах. Я, помнится, примерно в его годы тоже хотел стать знаменитым поэтом. Слава богу, прошло.
Цокая копытами по мокрой брусчатке, гнедая кобыла резво свернула на Кожевников.
— Тпру-у! — осадил животное Рошик. — Приехали, господин Грег. Вас подождать?
— Пожалуй, не стоит. Неизвестно, насколько я задержусь. Держи, сдачи не надо.
— Спасибо. Если что, спросите на Глубокой Рошика, вам всякий укажет, где меня там найти. Доставлю хоть днём, хоть ночью. Куда надо и кого надо.
— Учту, бывай.
Вот он, дом номер семь. Три этажа, пять окон по фасаду, арочные ворота. Дом, как дом, ничего особенного, таких в городе сотни. Вхожу во двор, поднимаюсь на деревянную галерею второго этажа. Квартира номер четыре — третья дверь справа от лестницы. Приоткрыта, слышны негромкие мужские голоса.
Не стучась, вхожу. Бесцеремонность — важнейшее качество репортёра, без которого в профессии делать нечего. По счастливой случайности данное качество не лишнее и в моей главной профессии.
В прихожей, развалившись сразу на двух стульях, дремлет пожилой вислоусый квартальный. Пусть дремлет. Неслышно прохожу в спальню, откуда и доносятся голоса.
Трое мужчин одновременно поворачивают в мою сторону головы. Всех троих я знаю. Сыскарь Яруч из городской полицейской управы (за тридцать, худой, с быстрыми серыми глазами), а также врач и фотограф оттуда же.
— Салют, ребята, — говорю, как можно уверенней. — Надеюсь, я первый?
— Как всегда, — кривовато усмехается Яруч, пожимая мне руку. — Давно говорю, что тебе, Грег, с твоей прытью у нас нужно работать.
— Благодарю покорно, меня и в газете неплохо кормят, — отвечаю привычно. — К тому же на государственную службу у меня идиосинкразия. При всём уважении к службе.
— Что-что у тебя на государственную службу?
— Извини. Организм у меня её не принимает. Что тут стряслось, поделитесь?