Боя часов я так и не услышал
Шрифт:
Внутри кафетерия пахло вездесущим чистящим средством. Кажется, им пропитался каждый уголок Клиники, заменив собою любые другие ароматы. Наверное, так же пахнет и жидкий суп, и овощное пюре, и чай с какао – проверять не хотелось.
Рейнхольд устало огляделся вокруг, выбрал ближайший к окну одинокий столик с безликой белой крышкой, опустился на стул и стал ждать. Господин Кальцер отличался пунктуальностью, значит, еще целых пять минут можно просто думать о своем и пялиться в залитое дождем серое окно, с тоской вспоминая, как замечательно ему было в Берлине. И только зачем они отправились в…
– Господин Кестнер, – произнес у его уха бесцветный
Рейнхольд подскочил на месте, едва не выронив бутылку воды из рук. И снова он слишком увлекся своими мыслями, упустив не только звук шагов, но и скрежет колес инвалидной коляски. Черт, да таким шумом можно мертвого разбудить. Видимо, отдых ему, и в самом деле, просто необходим.
– Герр Кальцер, – проговорил он, пожимая тонкую белую ладонь, – Рад вас видеть.
Кальцер был худ, бледен, высок и невероятно изможден. А еще, невероятно, неприлично и невообразимо богат, что в свою очередь не помешало ему опуститься в инвалидную коляску чуть больше тридцати лет назад. Видимо, за деньги невозможно купить здоровье, как бы сильно ты этого не желал. Ходили слухи, что Кальцер побывал во всех ведущих клиниках мира, но медицина не всегда творит чудеса. Поэтому эта допотопная рухлядь, где восседал генеральный директор Фермы Трупов, давно срослась с его телом воедино. Несмотря на отвращение, Рейнхольд испытывал почти жалость к этому человеку.
– Мы с Яковом тоже рады, – бесцветно сказал Кальцер, сцепив на груди руки. Яков Хауэр – эта безмолвная огромная фигура, облаченная в видавшие лучшие времена костюм-тройку и стоптанные туфли, даже не повернул головы. Хауэр – личный телохранитель Кальцера, который следует за ним по пятам, как безмолвная и покорная тень. Хауэр нем с рождения, поэтому единственным звук, которым он выражает эмоции – нечто среднее между вздохом сожаления и хриплым покашливанием. Глаза у него такие же выцветшие, как голос его хозяина. Он продолжал бесцеремонно буравить Рейнхольда взглядом, словно хотел просверлить дыру. Огромные ладони, лежавшие на рукоятках кресла, были похожи на огромных пауков-альбиносов, готовящихся к атаке.
– Итак, спасибо, Яков, – произнес Кальцер, махнув своему телохранителю в сторону, – Пока что ты свободен. Нам с добрым доктором нужно кое-что обсудить наедине. Перекуси пока, или займись своими делами. Дальше я сам.
Хауэр нехотя отступил назад, не спуская с Рейнхольда немигающих водянистых глаз. Наверное, его плечами можно было бы, запросто, закрыть это окно во всю стену, если понадобится. Кальцер посмотрел на Рейнхольда и ухмыльнулся.
– О, не переживайте по этому поводу. У моего друга такая работа – подозревать всех и каждого. Уверяю вас, он добрейшей души человек, просто немного нервный. Нам всем сейчас нелегко, не так ли?
– Именно так, – подтвердил Рейнхольд, наблюдая за тем, как Хауэр гипнотизирует взглядом торговый автомат, – Что вы хотели обсудить со мной, герр Кальцер?
– Для начала, я бы хотел сказать, что данная беседа носит исключительно дружеский оттенок, поэтому давайте без формальностей. Меня зовут Маркус, и мое имя звучит ничем не хуже моей фамилии. А что до обращения «герр» или «господин», то они все мне поперек горла, и если мне захочется официоза, я приеду к мэру или посещу жандармерию. Надеюсь, это ясно?
– Да, вполне ясно, – осторожно кивнул Рейнхольд, – Никаких проблем.
– Вот и чудесно, Рейн. Ничего, если я буду называть вас так?
– Как будет угодно, герр… то есть,
– Хорошо, – сказал Кальцер голосом арктического ледника, – Тогда приступим к делу, раз с банальной вежливостью мы закончили. Как вам уже известно, мы ждем гостей, которые хотят отправиться в РИО. Это самое значительное событие за последние полгода для Клиники, и я хочу быть уверенным, что мы сможем обеспечить им самый радушный прием.
– Это не совсем входит в мои обязанности, – протянул было Рейнхольд, но Кальцер поднял вверх белую руку.
– Я не прошу вас встречать гостей. Я хочу узнать о РИО, который вы открыли, – ответил он просто, – Еще раз, и поподробнее.
3
Мастерская дяди Лео остается позади, и мне остается добраться до лестницы, ведущей на следующий этаж. Можно, конечно, было бы воспользоваться и лифтом, но тот работает только от электричества, а в нашем Доме есть только свечи. В любом случае, лифт не всегда был лучшей идеей. Однажды бабушка Анна прождала его на тринадцатом этаже почти полтора часа – только вообразите себе, сколько молитв она успела произнести! Да и вообще, у нашего лифта своеобразное чувство юмора. Он довольно странный и сам себе на уме. И выглядит необычно: к примеру, когда я был в Городе, то никогда не видел, что бы у лифта были паучьи ноги.
Вся проблема в том, что лифт может доставить тебя совсем не туда куда нужно, а иногда промахивается во времени на несколько минут. Увозит в прошлое. Или будущее. Лучше уж воспользоваться старой лестницей, хоть она скрипит и воет под ногами.
Я как-то раз поехал на лифте, а когда вернулся обратно, то встретил самого себя на площадке ожидания. Это было здорово. Я и я успели обсудить пару интересных штук, вроде расщепления атома и неизбежной генетической мутации. Но лифт мне все равно не нравится. Что-то с ним явно не так.
Он ползает между комнатами дома, пробирается среди помещений и может сорваться вниз в самый неподходящий момент.
Наверное, в проблемах со временем виновата как раз тетя Астрид, чья швейная комната до сих пор видна из-за угла, если наклонить голову. Мама всегда говорила, что ее любовь к шитью до добра не доведет. Может, потому тетя Астрид и пропала. А может, ее забрал Монстр из Подвала, как всех остальных. Нужно спросить, как это произошло, когда будет возможность.
В мастерской Астрид всегда слишком сыро и ветрено. Сейчас туда лучше не заходить, если не хочешь промокнуть до нитки. Конечно, это из-за бесконечных щелей и дыр в стенах и потолке, но разве может быть иначе, если на наш Дом однажды упала водородная бомба? К счастью, Астрид успела предотвратить взрыв за несколько секунд до катастрофы, и бомба до сих пор свешивается вовнутрь, выходя из стены, прямо над ее кроватью. Прадедушка Ганс говорил, что это советская Царь-бомба, мощностью в 101,5 мегатонн.
– Ты только представь, внучек, как эта хлопушка грохочет! – улыбался он беззубым ртом, хлопая по боку громадины, вплавленной в застывшее время, – Веса в ней двадцать шесть тонн, длина – восемь метров, ширина – больше двух! Вот это праздник был бы у нашей семьи, не успей малышка Астрид вовремя! Просто фейерверк! Настоящий фейерверк!
Прадедушка Ганс очень любит разные огоньки и блестки, так что, он, наверное, даже не шутил.
– Это много для такой штуки, дедушка?
– Очень много, внучек, – говорил он, и кивал своей седой головой при каждом слове, – Но как это было бы красиво!