Бояре: подземная одиссея
Шрифт:
— В каком-нибудь подземном коридоре, — авторитетно пояснил для особо сообразительных граф. — Под землей.
Его ответ привлек к нему внимание общественности и автоматически подкрепил его славу эксперта по чрезвычайным ситуациям.
— И куда нам теперь двигаться? — поинтересовался боярин Порфирий с полной уверенностью, что услышит сейчас ответ.
И он был прав.
— Направо, — не колеблясь, заявил Рассобачинский. — За мной!
— А почему это за тобой? — раздался из темноты недовольный голос боярыни Настасьи, решившей
— Нет, за нами, если уж на то дело пошло! Мы — Труворовичи, и наш-то уж род подревнее и познатнее вашего будет!..
Теперь, когда дальнейшие действия были предельно ясны, почему бы не восстановить статус-кво?
— Да кто такой этот ваш Трувор? Вор и разбойник с большой дороги!
— На своего Синеуса, лакея подагричного, посмотрели бы лучше!..
— Да предка нашего Синеуса на царство звать приходили три раза!..
— Да только Трувора Одноглазого выбрали царем-то, не вашего неудачника!..
— Ларишка, Ларишка, што он говорит, ашь?
— Что Трувора царем выбрали поперед нашего предка Синеуса, бабушка!
— Што?!.. Трувора — тшарем?! Не тшарем — княжишкой удельным в лешу медвежьем, и то он дольше пяти недель на троне не продержалшя — в карты его продул!..
— Да ты ничего про наш род не знаешь, боярыня Серапея — так помалкивала бы, не позорилась перед родовитыми-то! Не в карты, а в домино, и не пять недель, а семь с половиною, и медведей там отродясь…
— Это не мы, это ты ишторию не жнаешь, Труворович…
Не дожидаясь окончания благородной дискуссии граф во втором поколении Рассобачинский, он же известный в Драконьей слободе еще сорок лет назад как просто Собакин, он же Петька Зануда, он же Собакин сын, он же песья кровь, демонстративно поддернул полы своей измазанной грязью и глиной шубы ценой в эту самую слободу и невозмутимым ледоколом двинулся сквозь ожидающую исхода вечного спора толпу направо.
Далеко уйти в одиночестве ему не удалось: махнув руками на ссорящихся, бояре — родовитые и не очень — двинулись за ним.
Спорщики, приглушенно переругиваясь, присоединились к остальным метров через двадцать.
А метров через тридцать беглецы наткнулись на кирпичную кладку, перегораживающую коридор.
— Что будем делать? — запаниковали самые нервные.
— Развернемся и пойдем в другую сторону, — уверенно заявил Рассобачинский и снова, со спокойствием ледокола рассекая волну последователей, подал личный пример.
Отойдя от проделанного ими с час назад провала, зияющего свежей на скользкой стене чернотой, на пару сотен метров, бояре снова уперлись в кирпичную стену.
— Замуровали!.. — заголосила Варвара.
— Похоронили!.. — поддержал ее Абросим.
— Ой, страшно, страшно, не могу!.. — всхлипнула Конева-Тыгыдычная. — Доченьки родные, давайте прощаться — не
— Ой, мамонька!..
— Цыц, бабы!
— Сам цыц!
— Сам баба!
— Я же говорил — за Синеусовичами надо было идти!..
— За Труворовичами!..
— Тихо!!! — трубно воззвал к массам граф. — Все очень просто. Сейчас мы возвращаемся к нашему лазу, подбираем инструмент…
— Да мы, Синеусовичи!..
— И Труворовичи!..
— Кто хочет остаться здесь жить — не подбирает, — щедро задавил возмущение на корню Рассобачинский. — А остальные пробивают стену и идут вперед. За мной!
На то, чтобы проломить старую кирпичную кладку, столь неосмотрительно и самонадеянно преградившую им дорогу, понадобилось десять минут.
Под презрительные выкрики в адрес хлипкого препятствия несколько бояр во главе с графом Рассобачинским навалились могутными плечами на расшатавшиеся кирпичи и поднапряглись. Стена натужно затрещала, закряхтела, и пала под молодецким натиском высокородных и не очень бояр, начинавших смутно, спинным мозгом сознавать, что в каждом боярине спрятался и ждет своего часа освобождения мужик.
Женская половина их отряда разразилась аплодисментами.
— Вот ужо ты, батюшка Артамон, ждоров, как бык, — восхищенно качала головой боярыня Серапея, разглядывая недоверчиво оказавшегося ближе к ней боярина Амбросия.
— Как навалился, как навалился, боярин Артамон Савельевич — поди, один стенку-то своротил, остальные ровно просто так рядом стояли! — кокетливо поправляя венец, похожий после стольких приключений, скорее, на старый цветочный горшок, вывернутый наизнанку, поддержала ее Арина Конева-Тыгыдычная.
— Есть еще стрелы в колчане, — горделиво усмехнулся тот, демонстративным широким жестом утирая трудовой пот со лба, как это делали сотни его предков до той поры, пока один из них не решил, что честный труд — не его призвание, просто на большую дорогу идти — боязно, и записался в благородные.
— А вот боярин Никодим в шторонке проштоял, ровно хворый, — осуждающе прищурившись, повернулась она к тому.
— Да нам, Труворовичам, не пристало… — без особого убеждения начал было он, но завял на половине фразы под бескомпромиссным взглядом дам.
Рафинированные изнеженные члены высшего общества на глазах выходили из придворной (или подземной?) моды.
Галантно посодействовав боярыням и боярышням в переходе на ту сторону, мужчины окружили их, чтобы во тьме подземной на них невзначай не напало какое-нибудь мрачное невыспавшееся чудовище, доблестно выпятили и без того не впалые груди и, сжимая лопаты и ломы как фамильное боевое оружие, двинулись вперед боевым построением «свинья» с графом Рассобачинским в качестве пятачка.
Пройдя метров с двадцать, они оказались перед закрытой дверью.