Боярская честь. Обоерукий
Шрифт:
Утром Плещеев собрал всех бояр.
– Мыслю так – надо дозор малый, пластунов послать, поглядеть, разузнать – что да как, где враги и сколько их. Нас меньше осталось – не приведи Господь, окружат да нападут. Кто хочет сам отважиться?
Бояре молчали. Тогда я сделал шаг вперед.
– Я разведаю. У меня пять ратников – в самый раз для такого дела.
– Вот и славно. Геройство проявлять не надобно: найдите лагерь их, поглядите – и назад. Коли головы бесславно сложите – в том пользы никакой. Осторожнее надо. Ну, с Богом!
Бояре разошлись, пряча глаза. В разведке погибнуть немудрено –
Я вернулся к своим, объяснил задачу. Сразу предупредил Федьку-занозу:
– Если на большие силы нарвемся и бой придется принять, ты сразу уходишь в наш лагерь. Запрещаю тебе принимать с нами бой. Твое дело – передать боярам: где враг, сколько его, в каком месте. Понял ли?
– Как не понять!
– Тогда поехали. Мушкеты у всех заряжены?
– У всех.
– Держите глаза открытыми, не болтайте. Едем тихо, как я вас учил.
– Не подведем, боярин.
После произошедшей сечи, когда мои холопы увидели меня в бою да узрели, на что способен в умелых руках мушкет, их отношение ко мне переменилось. Нет, они не стали более исполнительными или предупредительными. Просто если раньше они выполняли распоряжения боярина, как следовало их исполнять холопу, то теперь в их глазах я читал уважение. Они видели, что я не отсиживаюсь за их спинами, а уж то, что я бился обеими руками, просто привело их в восторг. Я сам слышал, как один из моих ратников говорил воину Никиты Тучкова:
– Видал, как наш боярин воевал? Што-то я не видел больше никого из бояр, кто двумя саблями без щита врагов рубит. То-то, знай наших. Во всем войске только наш боярин обоерукий.
Им, простым людям, живущим от меча, было важно знать, что их боярин не трус, что он также рубится в сече и так же, как и они, может быть ранен или убит.
Мы выехали на лесную дорогу, откуда вчера нам навстречу вырвались литвины. Снег был утоптан, за ночь подмерз, и ехать было легко. Единственное, что мне не нравилось, – он похрустывал под копытами. Через каждые двести-триста метров я поднимал руку, и все останавливались. Я и мои холопы вслушивались – не раздастся ли впереди грозный топот множества копыт.
Через версту дорога делала поворот, и мы остановились перед ним.
Оп-па! Далеко впереди, за поворотом, хрустел наст – по дороге явно ехали несколько верховых.
– Все уходим в лес – лошадей отвести подальше, чтобы с дороги видно не было.
Я первым свернул с дороги, остальные направили лошадей по моему следу. Мы заехали в лес, привязали коней к деревьям.
Вышли на опушку.
– Приготовьте мушкеты, – сказал я. – По моей команде стреляйте, но не попадите в первого, он – мой.
Я решил, что, если конников немного, мы перебьем всех, кроме одного, нужного мне в качестве «языка», способного рассказать,
Из-за поворота, осторожно оглядываясь, медленно выехали четыре всадника. Наверняка такой же дозор, как и наш. Эх, литвины, вслушиваться надо, а не только на глаза надеяться. А у них на головах шлемы, под ними – войлочные подшлемники. В них же с пяти шагов ничего не услышишь.
– Целься! – прошептал я.
Команда оказалась лишней – все уже выцеливали свою жертву.
Я навел ствол мушкета, заряженного пулей, на лошадь передового всадника. Убить его нельзя, надо убить его лошадь, тогда он не сможет ускакать назад.
– Огонь! – крикнул я.
Прогремел залп, все вокруг заволокло сизым дымом.
– Сабли наголо, вперед!
И сам, поднявшись во весь рост, бросился к дороге. Холопы мои не подвели – трое всадников были убиты, а под первым убита лошадь. При падении она придавила ногу всаднику, и теперь он безуспешно пытался ее выдернуть. Заметив наше приближение, он затих и стал шарить на поясе. Я приставил к его груди саблю.
– Затихни.
Холопы убрали оружие, приподняли лошадь. Я за руку выдернул литвина из-под туши коня. Снял с пленника пояс с ножом и саблей, отдал его Федьке.
– Кто таков, зачем здесь?
– Не буду отвечать.
– Вяжите его, ребята.
Пленного шустро связали, усадили на породистую лошадь. Еще двух лошадей поводьями привязали к седлу лошади, на которой сидел пленный. Разобрали свои мушкеты, вывели лошадей и галопом помчались к своим.
Так рано нас не ждали.
Почти все воины в лагере занимались приготовлением еды – жгли костры, варили похлебку. Горячая еда на войне, тем более зимой, – первое дело. Сыт воин – значит, есть сила, да и выглядит он веселее. А когда живот подводит от голода, все мысли – только о еде.
Мы подъехали к небольшому шатру боярина Плещеева. Я спрыгнул с коня, подошел ко входу, но боярин уже выходил сам.
– О, быстро ты обернулся. Да с пленным! Молодец. Что говорит?
– Ничего, говорить отказался.
– Заговорит: есть у меня воин в дружине – большой мастер в этом деле, любого молчуна разговорит. У него вчера сват в сече погиб, он на литвинов зол. Эй, кто-нибудь, Веремея позовите.
Я подошел к пленному, стащил его с коня.
– Лучше будет, если ты сам все расскажешь. Сейчас воин придет, скажем так – большой мастер языки развязывать. Руки-ноги искалечит, как после плена жить будешь?
Вмешался боярин Плещеев:
– Я старший здесь. Слово даю – тебя в бою взяли, коли скажешь все, что знаешь, – ни один волосок с твоей головы не упадет. После войны обменяют тебя или выкупят, целым домой вернешься. Для тебя война уже кончилась.
Пленный вздохнул:
– Спрашивайте.
– Ну вот, другое дело. Веремей, ты не нужен пока, иди, кушай.
Подошедший было ратник пожал плечами, развернулся и пошел к костру.
Увы, пленный знал немного. Он из молодых, послан был в дозор на разведку, как и я. Войско их стояло недалеко, за лесом – верст пять отсюда. Сколько воинов, точно не знает, но полагает – сотен семь-восемь. Пушек нет, шли налегке. Они послали гонца к своему князю – вчера им со страху показалось, что нас значительно больше.