Боярская честь. Обоерукий
Шрифт:
Два дня грохотали пушки русские, круша стены Смоленска. На третий на штурм крепости пошли войска. Мы издали наблюдали, как ожили пушки крепости, сверкали огоньки мушкетных выстрелов. Потери были велики, и наши отступили, унося раненых.
Все мои ратники смотрели на бой со стороны и скрипели зубами в бессильной ярости.
Ужинали без аппетита, улеглись спать. И не успели мы толком уснуть, как раздался выстрел и отчаянный вопль часового:
– Литвины!
Мигом все выбрались из шалашей – кое-кто в них и не забирался, спал
– Михайловцы, в окопы! – заорал я. Пока ничего не было понятно. Полная луна скупо освещала лес, дорогу, мелькавшие тени. Кто они? «Русские должны быть слева и справа от меня, – рассудил я, – впереди может быть только враг».
– Залпом – пли! – скомандовал я.
Громыхнул нестройный залп. Со стороны завала послышались крики раненых. Дружинники, торопясь, перезаряжали мушкеты. Не зря я их муштровал: выстрелил – сразу перезаряди, если время позволяет. Тени за завалом исчезли, но до утра мы так и просидели в окопах, вглядываясь в темень.
Утром я пошел посмотреть – что там случилось? Рядом с завалом была видна кровь, на земле – следы волочения. Не иначе – своих раненых или убитых вытаскивали подальше от завала. Не ожидали наткнуться на неприятный сюрприз. А если бы ночью конница ворвалась в лагерь? Порубали бы всех, как капусту.
С этого дня я усилил дозор. Днем воины отсыпались, ночью по двое сидели в окопах.
Утром же обнаружился неприятный сюрприз – у Никиты были убиты ночью ножами двое ратников. Шалаш их стоял от опушки чуть дальше в лес. И когда ратников пошли звать к завтраку, нашли два уже остывших тела. Ночное происшествие мгновенно насторожило: стычек еще не было, а у Никиты – потери. Благодушие сразу уступило место настороженности. Не иначе, оборону прощупать хотели – нельзя ли здесь просочиться, если осада не плотным кольцом охватывает город. Если в городе полно продовольствия и воды, то, учитывая крепость и толщину стен, Смоленск может продержаться долго.
Видимо, до наших воевод тоже дошла эта мысль, и днем пушки стали стрелять не по стенам, а раскаленными ядрами – по городу. Занялись пожары, над городом пополз дым.
После одного удачного попадания в верхнюю часть башни здоровенный кусок стены рухнул, увлекая за собой защитников. Над позициями осаждавших город русских взвились восторженные крики.
Обстрел продолжался почти весь день. Государь решил устрашить горожан. Конечно, в городе была вода, но хватало ее только для питья людей и скотины, тушить многочисленные пожары было нечем.
Вечером подоспевший отряд литвинов сделал попытку прорвать осаду с западной стороны, но был отброшен.
А у меня случился неприятный инцидент. Пропал Федька-заноза. Наши шалаши стояли по соседству, и когда я поднялся ночью, решив проверить дозорных, его шалаш оказался пуст.
Я в тревоге обежал своих ратников – Федьки нигде не было.
– Небось, вино ушел пить с земляками, – ответил мне Никита, когда я поделился
– Не таков Федька. По бабам ходок – это верно, но службу знает, в походе без моего ведома никуда не уйдет.
– Не переживай, – зевнул Никита. – Найдется еще, выпорешь потом – и вся недолга. Нашел из-за кого переживать – из-за холопа. Спи иди лучше.
Но тревога меня не оставляла. Не случилось ли чего? Поднять шум? Не осмеют ли меня потом, если Федька найдется?
Я решил пошарить по лесу сам – вдруг найду какие следы? Предупредив своих, чтобы сдуру не пальнули по возвращении, я взял мушкет и углубился в лес. Глаза привыкли к темноте, я ступал осторожно, стараясь не наступить на ветку. Зигзагами я шел от шалаша Федьки в глубь леса.
Удалился я уже достаточно и, ничего подозрительного не найдя, решил было вернуться, как почудился вскрик. Не мнится ли мне? Может, то ночная птица крикнула? Я двинулся в ту сторону, откуда, по моему мнению, донесся вскрик.
Вскоре послышались голоса. Говорили вполголоса. Нет, значит, не послышалось. И в лесу явно чужие. Чего русским вполголоса говорить? Затаив дыхание, я понемногу продвигался вперед. Впереди открылась небольшая полянка. Две темные тени склонились над лежащим телом. Раздался удар.
– Ну будешь говорить? Пес смердящий!
Еще два удара ногой.
Я вскинул мушкет, нажал спуск. В тишине выстрел прозвучал оглушительно. На несколько секунд от вспышки выстрела я ослеп. Зажмурил глаза, открыл, бросил мушкет на землю, выхватил саблю и рванулся вперед. Сопротивления мне никто не оказывал, все лежали.
– Федька! Это ты здесь?
– Я, боярин, – раздался голос холопа. – Ты как меня нашел?
– Вставай, говорить потом будем.
– Не могу – руки-ноги связаны.
Я вбросил саблю в ножны, достал нож и разрезал путы. На всякий случай ударил каждого из лежащих ножом в грудь. Федька еще и ногой пнул.
– Как сюда попал?
– Как-как, по нужде отошел, да по башке чем-то треснули, очухался здесь.
– Сколько их было?
– Двое.
– Тогда ходу отсюда.
Я подобрал мушкет, и мы побежали в сторону своего лагеря. На опушке я придержал Федьку.
– Погодь, а то свои пальнут.
– Прости, боярин, не подумал.
– Эй, михайловцы! Это я, боярин ваш, не стреляйте, – крикнул я.
– Иди смело, мы уж по голосу узнали.
Когда мы подошли, холопы удивились:
– Федька, ты где был? Боярин тебя искал.
– Ага, нашел – на бабе, – сказал я, чтобы пресечь ненужные разговоры. – Федька, иди умойся.
Когда мы отходили, я услышал:
– Ну, теперь Федьку высекут, хоть он и старшой.
Я улегся спать – и так полночи пробегал в поисках холопа, будто он князь.
Утром у шалаша раздалось вежливое покашливание. Я выглянул. Рядом с шалашом стоял один из моих холопов, держал в руке миску с кулешом. Наверное, спал я долго, раз кулеш сварить уже успели.