Боярские дворы

Молева Нина Михайловна

Последующие события стали разворачиваться с кинематографической стремительностью. Через полтора месяца после обручения Петра II уже нет в живых, и из Митавы в Москву торжественно прибывает вновь избранная императрица Анна Иоанновна. Въезд происходит 10 февраля 1730 года, 22 февраля по просьбе шляхетства Анна уничтожает составленные «верховниками», и в их числе Долгоруковыми, «Кондиции». Осуждение Долгоруковых еще не могло коснуться необвенчанной с женихом Н. Б. Шереметевой. Наоборот, ее предупреждают о тяжелых последствиях подобного брака: она станет членом опальной семьи, безо всякого снисхождения и исключений.

В своих знаменитых «Записках», редком по откровенности и силе чувств биографическом документе, Н. Б. Шереметева признается, что решение венчаться

несмотря ни на что с былым фаворитом подсказывалось не столько сердцем – жениха она толком и не знала. Главное слово сказала совесть – невозможность отказаться от слова, данного человеку в пору счастья и благополучия. Больше напоминавшая похороны, свадьба состоялась, Н. Б. Долгорукова-Шереметева последовала за семьей мужа. Сначала местом их ссылки были назначены «дальние деревни», почти сразу замененные Березовом. Долгоруковым предстояло кончить свои дни там же, где их усилиями был заключен и погиб Меншиков.

«Записки» рассказывали не только о трудностях ссылки, жестокости обращения солдат и надсмотрщиков со вчерашними некоронованными правителями России, но и о раздорах, царивших в долгоруковской семье, о взаимной ненависти братьев и сестер, особенно былого фаворита и «порушенной государыни-невесты», как ее официально называли документы, о постоянных ссорах и обидах. Первой не выдержала П. Ю. Долгорукова-Хилкова. Внучка касимовских царевичей умерла в Березове в 1730 году, спустя четыре года за ней последовал ее муж. Родители не узнали, что в 1740 году семье пришлось пережить еще одно, и притом самое тяжелое, испытание. Решением императрицы было возобновлено следствие по их «делу» с применением всех самых жестоких и изощренных пыток, которыми только располагал тогдашний Тайный приказ.

Следователям удается добиться новых, еще больше отягчавших Долгоруковых показаний. Так, выясняется, что "князь Александр брату своему князь Ивану Алексееву сыну говорил: "Подьячий де Тишин хочет на него князь Ивана доносить, будто де он князь Иван бранил государыню и говорил: «Какая де она государыня, она – Шведка; мы де знаем, за что она Бирона жалует... а ныне де выбрана государынею». Долгоруковы повинились и в том, что толковали между собой: "Государыня де императрица государыню цесаревну наказывала плетьми за непотребство, что она от Шубина [родила]. И помянутый де Тишин говорил: «Я де бывал у Мошкова в интендантской конторе у дел и видел прижитых от государыни цесаревны двух детей мужеска и женска полу». Подобный разговор представлялся тем опаснее для Анны Иоанновны, что поднимал вопрос о существовании новых претендентов на императорский престол, помимо назначаемых ею в наследники детей от племянницы – правительницы Анны Леопольдовны.

«У нас такое время, когда, к несчастью, нет уже никакого оправдания, не лучше Турков: когда б прислали петлю, должны б удавиться», – напишет в «Записках» Н. Б. Долгорукова-Шереметева. Результаты нового следствия подтвердили правоту ее слов. И. Д. Долгоруков и с ним некоторые его родственники были колесованы в версте от Новгорода, на Скудельничьей горе, 8 ноября 1739 года. Он стал к этому времени, по словам очевидцев, дряхлым стариком. Два его брата были приговорены к урезанью языков и вечной ссылке: Александру назначалась Камчатка, Николаю – Охотск. В связи со смертью Анны Иоанновны экзекуция была отменена, но указ об отмене опоздал – оба брата лишились языка. Ссылка тоже оказалась недолгой: вступившая на престол Елизавета Петровна помиловала всех Долгоруковых и вернула им ранее конфискованные владения.

Из многочисленных владельцев села едва ли не одна эта супружеская пара предпочла Волынское более почетным семейным усыпальницам: А. Н. Хвощинская, скончавшаяся в 1860 году, и умерший ровно через год ее муж Александр Авраамович, как гласят надгробные надписи. Трудно сказать, почему именно они отдали предпочтение Волынскому, хотя пробыли его владельцами всего около года – раньше село принадлежало Хвощинскому-старшему, женатому на рано умершей Софье Михайловне Горчаковой. И вместе с Хвощинскими закрывалась интереснейшая, собственно пушкинская, страница

в истории Волынского. Через С. М. Горчакову Хвощинские были теснейшим образом связаны с окружением великого поэта. Товарищи по лицею... Их трудно назвать сколько-нибудь близкими друзьями, и исследователи склонны подвергать сомнению утверждение об этом Александра Михайловича Горчакова, родного брата С. М. Хвощинской. Тем не менее именно в горчаковском альбоме сохранился самый ранний из автографов Пушкина – прозаический перевод стихотворного отрывка Прадона, сделанный в 1811 году. Приятеля лицейских лет А. С. Пушкин вспоминал, особенно в ранний период творчества, достаточно часто и с большим теплом:

Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,Хвала тебе – Фортуны блеск холоднойНе изменил души твоей свободной:Все тот же ты для чести и друзей.

Последняя встреча в селе Пещурове, на Псковщине, в том же 1825 году, когда было написано и «19 октября», оставила, правда, неприятное впечатление. Может быть, Пушкин ждал более живого отклика на те отрывки из «Бориса Годунова», которые решился прочесть. Может быть, на Горчакове все-таки сильнее, чем прежде, сказывались его служебные успехи. В будущем министр иностранных дел, канцлер, приобретший за царедворческие свои заслуги титул «светлейшего», он все труднее раскрывался для давних знакомых. А между тем это в его архиве была обнаружена неизвестная пушкинская поэма «Монах» и многие другие автографы. Пушкин обращается к имени Горчакова в своих стихах «Пускай, не знаясь с Аполлоном», «Встречаюсь я с осьмнадцатой весной», «Питомец мод, большого света друг», «Пирующие студенты».

Независимо от А. М. Горчакова складываются отношения Пушкина с сестрой лицейского приятеля и Софьи Михайловны Хвощинской – Еленой Михайловной, вышедшей замуж за князя Г. М. Кантакузина. Впервые поэт познакомился с ней во время ее визита в лицей 12 апреля 1814 года. В течение 1820–1821 годов он бывает в доме Кантакузиных в Кишиневе и посвящает хозяйке, как считают некоторые исследователи, строки «Красавице, которая нюхала табак». Но совершенно особый интерес представляет для него сам Г. М. Кантакузин. Участник Отечественной войны 1812 года, он был одним из руководителей гетерии, о чем А. С. Пушкин вспоминает и в своей повести «Кирджали», и в заметках о восстании Ипсиланти. По-видимому, Г. М. Кантакузин не чуждался и поэзии, вот только знал ли Пушкин об этом его увлечении?

Среди произведений прославленного в те годы композитора А. А. Алябьева пользовался особым успехом романс «Один еще денек». На музыкальном автографе композитором была сделана надпись: «Романс сочинен в 1815 году, когда я был в гусарском полку». Другая и тоже авторская надпись удостоверяет, чьим текстом воспользовался А. А. Алябьев: «Слова К. Кантакузина», иначе говоря, князя Кантакузина. Тот же текст привлек внимание и других музыкантов, в частности арфиста и пианиста Н. де Витте, откликнувшегося на романтические настроения конца Отечественной войны.

Один еще денек, и здесь меня не будет,Навек расстануся с сей милою страной,Навеки, может быть, мой друг меня забудет,И мне осталось жить надеждою драгой.Один еще денек.Один еще денек мне ею любоваться,С волненьем сладостным словам ее внимать,Любовь, не преставай мне нежно улыбаться,Не преставай мой дух восторгом наполнять.Один еще денек.Один еще денек, а с завтрашней зарею,Заняв одною ей унылу мысль свою,Я буду повторять с стесненною душою:Почто нельзя опять зреть милую мою.Один еще денек.