Боярышня Евдокия
Шрифт:
— Боярыня, не скучно ли тебе? — нахально спросил он, откинувшись на спинку креслица, отчего то заскрипело. — Это же не просто детские фигурки! — глумливо воскликнул и заржал, призывая остальных следовать его примеру.
Авдотья вспыхнула, а иноземцы зашушукались, поясняя друг другу о внутренних противоречивых отношениях между новгородцами.
Дуня выхватывала слова: староста конца… ездил послом в Литву… Борецкая…
Она с удивлением посмотрела на него. В Москве разные персонажи встречались, но чтобы так
— А не подрезать ли тебе язык! — прошипел подскочивший сын Авдотьи.
— Захар Захарьич пожаловал? — бородач поднялся, нарочито медленно противненько пошлёпал губами и только потом насмешливо выдал: — Прощенья просим.
Боярич сжал зубы, но молчал. Извинения прозвучали насмешкой, но прозвучали. Авдотья Захарьевна взяла сына под локоть и придержала.
— Вот я говорю, — продолжил бородач, — прощенья просим, но, когда твой батька долг отдаст?
— Ты! — вскипел боярич, но Авдотья крепче вцепилась в него и потянула назад.
— Во-о-от! — бородач наставительно выставил указательный палец, но не пояснил всю глубину своей мысли. Потом он повернулся к иноземцам, наблюдавшим за его игрой, и проворчал: — Шахматы недоступны бабьему разуменью, потому как тут думать надо!
Мужчины согласно закивала головами, а обрадованный поддержкой бородач добавил:
— Я со всем уважением к боярыне Овиной, — тут он приложил руку к груди и чуть поклонился ей, — но по глазам же видно было, что заскучала она, — сочувственно закончил недруг Авдотьи Захарьевны.
Евдокия с растущим ощущением брезгливости смотрела на юродствующего бородача, но влезать во внутренние разборки не горела желанием. Этот человек явно провоцировал боярыню Овину, и он чувствовал за собой силу. Это надо было учитывать. И всё же не хотелось уходить, сдавая позиции. Но тут Мотька наклонилась к её уху, быстро зашептала о покойном деде, что он был искусным игроком в шахматы и научил её играть, а потом спросила:
— Дусенька, можно я его? — подруга сжала кулаки и изобразила отжимание мокрого белья.
Пояснять, что Мотька собралась обыграть бородача не надо было.
— Давай, — коротко шепнула ей Дуня и Мотя сделала шажок вперёд.
— Конечно, уважаемая Авдотья Захарьевна заскучает! — певуче протянула она. — Эту партию можно было закончить в несколько ходов и не томить ожиданием окружающих!
Боярыня изумлённо приоткрыла рот, а боярич выдернул свой локоть из её захвата и ел взглядом гордо стоящую Матрёну.
Иноземцы зашушукались, переспрашивая друг друга, правильно ли они поняли, что юная дева бросила вызов уважаемому старосте?
— Ты… — недруг боярыни зло сощурился и повернулся ко всем, собираясь что-то сказать, но ему не дали:
— Пусть юная боярышня докажет, что понимает, о чём говорит! — воскликнул датчанин.
Шведский посол, литовец, герр
Бородач же приосанился, почувствовав силу на своей стороне. Дуня с удовольствием попеняла бы боярыне, что та до сих пор ни слова не сказала об этом типе, но не до того было.
Мотя же горела нетерпением доказать правду своих слов и проигравший уступил ей место. Она важно уселась, чуть поёрзала и громко заявила, что в Москве делают мебель намного удобнее и красивее.
В другой раз Дуня сочла бы это бестактностью, но не сейчас. Поэтому она согласно кивнула и стараясь перекричать поднявший недовольный гул по поводу того, что это креслице работа именитого голландского мастера, всем сообщила:
— В Москве есть кресла разных моделей для отдыха и работы за письменным столом, стулья для обеда и подвесные гамаки для времяпровождения в саду.
Сделав объявление, она широко улыбнулась и повторила всё на латыни с тем же сияющим видом. А Мотя уже начала партию.
Вокруг изначально небольшой группы всё больше собиралось народу. Неприятный бородач и Мотя играли быстро, и наблюдателям это нравилось.
К Дуниному удивлению многие новгородцы начали болеть за Мотю, а не за бородача. Из их шепотков она узнала, что это староста Селифонтов, Памфил Селифонтиевич. Человек уважаемый и богатый, а главное имеет сильную поддержку со стороны Марфы Семеновны Борецкой.
И доказательством этому было, что именно он ездил в Литву с составленным ею договором о переходе Новгорода под руку Казимира. Многие были не согласны с тем, что творила пролитовская партия, но любое возражение ловко отбивалось и выходило только хуже. Никто не понимал, как так происходит, но Борецкая уверено тянула всех под литовский каблук. И даже сейчас знать обсуждала всё это, негодовала, а договор был уже подписан.
— Чего опять тянешь время? — неожиданно поддела своего недруга воспрявшая духом Авдотья. — Матрёна Саввишна быстро тебе отвечает, а ты сопли жуешь, — закончила боярыня под всеобщий смех.
Дуня отметила, что Мотька стала для боярыни Матрёной Саввишной и еле сдержала улыбку. Но больше отвлекаться от игры не стала.
— Шах и мат! — звонко выкрикнула Мотя и Дуня захлопала в ладоши, выражая одобрение.
Её поддержал расхохотавшийся итальянец, а за ним и другие. Мотя сияла, чувствуя себя звездой. Бородач поднялся, ожёг злым взглядом обеих боярышень и небрежно скинул ладонью несколько фигурок.
— На хорошей доске я бы сыграл хорошо, а так одно баловство!
Дуня удивленно приподняла брови, считая такую реакцию на проигрыш не просто детской, а унизительной для самого грубияна. Но неожиданно брюзгливую претензию поддержал литовский боярин: