Боярышня Евдокия

Меллер Юлия Викторовна

— Совсем?

— Не совсем, но надо постараться, чтобы пропитанная деревяшка загорелась. А всего-то люди начали думать, как сделать лучше и качественнее, да чтобы другие не смогли повторить.

Дуня ещё много говорила, пытаясь убедить не только Семёна, но и себя, что от собранного караван будет толк, а он слушал и переживал за неё. Боярич с радостью бы поехал с ней, но Репешок загрузил его работой и спросит строго. Однако надо будет поговорить с Борисом Лукичем о пригляде за Дуней и Кошкиной. У них уже не поезд с подарками, а нечто

выдающееся, что непременно отразится в летописях.

К боярыне Кошкиной Дуня пришла с повинной только на следующий день. Евпраксия Елизаровна уже остыла и начала решать организационные вопросы.

Вот тут-то очень помогло содействие князя Сицкого. Он уже дал указание перегонять лошадей, распределяя их по ямам на пути к Новгороду. Боярыня вместе с Дуней съездила к нему, переговорила с ним и немного успокоившись, отпустила свою маленькую неспокойную подопечную. А дома Дуняшу ждала мама.

— Ты туда не только наш товар собралась везти, но и все свои деньги! — с порога завела она разговор. — Зачем? Там же ушкуйники, у них нюх на деньги!

— Дед разрешил взять, — упёрлась Дуня. — Он даже не будет ругать меня, если я всё потеряю.

— Дочка, да я ж не за серебро беспокоюсь, а за тебя! Прознает кто, что ты везешь с собой такую сумму и не будет вам покоя!

— Княжьи подарки небось дороже…

— Княжьи? Ты что, нашего князя не знаешь? Хорошо, если он книжки из монастыря твоей бабки дарит, а может статься, что передаривает привезённую из Холмогор копчёную рыбу.

— А Холмогоры разве наши?

— Нет, пока новгородские, но… — Милослава многозначительно поиграла бровями и Дуня поняла, что и тут идут переговоры в преддверии войны. Никому проклятая не нужна. У всех полно дел и только Борецкой неймется.

— Мам, я там хорошего железа куплю. Понимаешь, очень надо!

— Ты бы лучше душистого масла привезла или хрустальный кубок, — мечтательно произнесла Милослава и тут же осеклась. Подловила её дочь!

— Отлично! Будет тебе диковинка, — подскочила Дуня, — но не хрусталь. Ну его… хлам!

— Дуня, я не… а-а! — махнула рукой боярыня, понимая, что дочери надо учиться не только зарабатывать деньги, но и тратить. С первым у неё здорово получается, а со вторым не очень.

А дальше у Дуни ни минутки свободной не выдалось вплоть до самого отъезда. Столько вдруг неотложных дел оказалось, что не счесть! И как-то неожиданно было вдруг остановиться и услышать:

— Скатертью дорога, доченька! И ты, Мотенька, береги себя. Помните о чести девичьей, ведите себя тихо!

— Внучка, ты уж не подведи нас! Ты боярышня Евдокия из Дорониных! Пусть все знают, какие мы! Матрёнка, смотри у меня! Не балуй!

— Евдокиюшка Вячеславна, ты только окромя Нова города никуда не едь! На князя Олельковича посмотришь и возвращайся, — вытирала платочком глаза ключница. — Матрена Саввишна, ты не потакай нашей Евдокиюшке, и сама сиди тихо.

— А себя показать? — прогудела низким голосом Анисья.

— Молчи,

дура! — огрызнулась на мастерицу Василиса, но шепоток по дворовым уже пошёл. Как же не показать себя? Надо чтобы все запомнили их боярышню!

Следующими обняли Дуню с Мотей Маша с Ванюшкой. И дружно начали советовать, как вести себя с новгородцами. Каждый из них говорил прямо противоположное.

Дуня ко всеобщему удивлению подошла к Олежке и торжественно поручила ему учиться всяким полезным наукам, потому что у неё будет тысяча поручений для него по приезду. На Григория она не смотрела, зато просиявшей вид мальчишки отозвался теплом в душе. А нахохлившемуся брату шепнула, что у него хорошо получается наставничать над Олежкой.

Наконец выехали. За городом влились в длинную вереницу телег. Солнце уже вовсю припекало, дороги хорошо просохли, а травка на обочине, нежно-зелёные листочки на деревьях наполняли душу радостью и предвкушением чего-то хорошего.

Дорога выдалась лёгкой и одновременно утомительной.

Два, а то и три раза на дню успевали остановиться, чтобы сменить лошадей и продолжать путь-дорогу. А так-то ехали, смотрели, болтали, перекусывали, дремали, и всё по-новой. Много сплетничали и смеялись, ещё больше мечтали и фантазировали.

За четыре дня преодолели путь, который раньше растянулся бы на десять дней. За скорость заплатили дорого, но дороже вышло бы застрять из-за возможного дождя. А Дуня думала о том, что теперь за привезённый товар придётся держать цену, чтобы окупить доставку, но это может сыграть на руку.

Растянувшийся караван, появившийся недалеко от стен Новгорода, вызвал нешуточное оживление мытников, но Кошкина распорядилась ехать прямо к князю Михаилу Олельковичу, которому новгородцы выделили жильё вне города.

Вышедший встречать боярыню князь смотрел на втягивающиеся в его двор телеги и все сильнее округлял глаза:

— Евпраксия, я чего-то не пойму, — прогудел он своим низким голосом. — Это всё с тобой? Уж не переворот ли ты удумала устроить в Новгороде?

— Господь с тобой, Михаил Олелькович, — зарделась боярыня. — Не видишь разве, что со мной жёнок много? Какой переворот?

Князь приосанился, орлиным взором окинул сходящих с телег женщин. Их действительно было немало, и Олелькович недоумевал, какая нужда согнала их с места.

Княжьи люди и боевые холопы Кошкиной кружили вдоль втягивающегося во двор каравана и следили, чтобы ямщики с московскими возничими потеснее ставили телеги из-за нехватки места. Женщины, державшиеся в дороге поближе к боярыне, подходили к ней, становясь позади покровительницы и с любопытством разглядывали князя.

Он вдруг почувствовал, как у него пересохло в горле и отхлебнул из гостевого ковша сбитня. Уголки губ Кошкиной дрогнули в понимающей улыбке, а князь прокашлялся и беспомощно оглянулся на стоявшую позади него жену. Та наградила его нечитаемым взглядом, но Кошкиной улыбнулась приветливо.