Боярышня Евдокия
Шрифт:
— Боярича устроить на ночь не забудь, — напомнила боярышня перед тем, как ступить на женскую половину.
— Да уж в темень одного не пущу, — возмутился он.
— Не надо меня на ночь устраивать, я на скамье, как вчера лягу, — встрял Гаврила. — Дом опустел, мало ли…
— А ведь прав боярич, — неожиданно поддержал его воин, — князь свою дружину снял с места, а оставшиеся вои возле наших мастеров и княжьего скарба ночуют.
Спорить Дуня не стала. Правы они или нет, ей уже было без разницы. Ей бы не уснуть по пути к опочивальне, как Мотька.
Кошкина
— Вставайте, девоньки, — разбудила их боярыня. — Нынче нас кормить никто не собирается, так что самим думать, что нам поснедать.
— А княжья челядь уже уехала?
— На рассвете отбыли.
— А женки из нашего каравана?
— Смотритель больше не пускает их в дом.
Боярышни возмущенно засопели.
— Так как же договоренности? — Мотька махнула в сторону занявшего двор и подъезд ко двору каравана.
— Со двора их пока не гонят, но людей в дом не пустят, так что теперь на телегах ночевать будут.
— Прохладно ещё по ночам, — нахмурилась Дуня и поежилась, понимая, что в нетопленном доме ещё холоднее. Двор хотя бы днём солнышко прогревает, а в доме зимняя стужа по углам таится из-за экономии дров.
— Нам дозволено оставаться здесь, — продолжала Кошкина, — но из-за скоморохов, думаю, всё же погонят. Так что, Евдокия, решай скорее свои дела с ними и поедем к моему брату на постой.
Мотя обрадовалась, а Дуня расстроилась. Ей необходимо было длительное сотрудничество со скоморохами, а не разовое. Сказка о жадной боярыне не блажь, а первый шаг в информационной войне.
— Евпраксия Елизаровна, тогда мне никак нельзя уходить отсюда.
— Да уж, — вздохнула Кошкина, — наворотила ты дел.
— Ещё только собираюсь.
— Я только не пойму, зачем всё это? От устройства ярмарки тебе пользы нет, а ты деньгами вложилась.
— От развития нашей торговли польза есть всем, — возразила Дуня.
— Думаешь, что окупишь вложения, продав свои товары?
— Я не это имела в виду, но в убытке моя семья не будет.
— Опять будешь говорить про повышение уровня жизни для всех?
— А разве я не права? Хорошо же, когда люди живут в достатке, строят хорошие дома, жертвуют на церковь. Вон у нас как всё переменилось! Горожане стали спокойнее, добрее.
— Ну хорошо, а скоморохи тебе зачем?
— Так сказку же рассказать! Мне-то нельзя.
— Тати твои скоморохи! Все как один шильники. Наши вои ругаются, говорят, что опасно их во двор пускать.
— Я могу выйти в поле и там…
— Дура.
Дуня опустила голову, а Мотька принялась гладить её по плечу, успокаивать.
— Ты мне скажи, оно стоит того? Ты уже потратилась на большой стол и шары с киями. Стол остался в новгородской палате, а денег тебе никто не отдал. Я слышала, что мастера, кои взяли с тебя немалую сумму, сейчас загружены заказами, а тебя даже не вспоминают, — распалялась Кошкина. — Ты же новую забаву новгородцам
— Плохо, что меня не вспоминают, — согласилась Дуня. — Хорошо бы, что все знали, что шаробой подарила новгородцам московская боярышня.
Кошкина внимательно посмотрела на свою подопечную:
— Московская боярышня, говоришь? Москва, значит, поделилась идеей развлечения. А что? Ты права. Пусть теперь кто скажет, что на Москве скукота! Поручу брату говорить об этом. Пусть-ка он с жёнкой своей подарочки отрабатывают. И не только они. Зажрались, — осерчала боярыня.
— Правильно, Евпраксия Елизаровна, — горячо поддержала её Мотя. — И пресекать болтовню про побои. Неправда это, а всяк поминает. Даже наши спрашивали, за что боярич Дусю побил. Не верят, что он её от убивца спас. Говорят, что не мог убивец туда пробраться, а коли учинил бы чёрное дело, то его сразу же споймали бы.
— Ишь, защитница выискалась, — с улыбкой произнесла боярыня. — Давайте думать, чем сейчас кормиться будем, а потом о делах поговорим.
— Чего тут думать, надо за продуктами кого посылать. Пусть купит яйца, молока, хлеба, — произнесла Евдокия.
— Пост же вроде нынче, — засомневалась Евпраксия Елизаровна.
— Мы воюем, — неожиданно заявила Мотя и Дуня поддержала её.
— Вот и распорядись, — послала её Кошкина.
Дуня оставила боярыню, сказав, что пока Мотя ходит, она растопит печь. И хорошо, что заранее пошла на кухню, потому что пришлось наводить порядок там и искать дрова. Но когда принесли продукты, то печь уже была растоплена и они с Мотей поставили в неё яично-молочную смесь. Обе проголодались и с кашей возиться не стали. Боярыне понравился омлет с нарезанным хлебом.
— И чего я раньше такое не ела? — спросила она и рассмеялась вместе с девочками.
Насытившись, Евпраксия Елизаровна вернулась к Дуниной затее со скоморохами. Выслушала про театр, про борьбу против слухов, про создание правильных образов и хорошего настроения при слове «московский князь». Боярыня долго после её откровений сидела молча.
— Думаешь, получится у тебя?
— Ну, пролитовская партия наняла кричальщиков и они ходят по дворам, агитируют за князя Казимира. Все понимают, что они ходят за деньги, но слушают и повторяют услышанный бред, как свои собственные мысли. Я же собираюсь действовать тоньше, но не менее эффективно.
— Хорошо. Если скоморохи твой сказ о жадной боярыне достойно представят, то мой брат разрешит им бывать на своём дворе, — подумав, произнесла Кошкина. — Сейчас я поеду посмотрю, можно ли начинать торг. Люди нам доверились и нельзя их подвести.
Девочки согласно кивнули и проводили боярыню во двор. Брат Кошкиной отдал ей на время свой возок, и она в нём поехала смотреть дорогу, которую вчера обещали подлатать. Только боярыня выехала за ворота, как начали подтягиваться скоморошьи ватажки, и Дуня сразу же попробовала устроить репетицию. Возражений не было и это было единственно положительным моментом.