Боярышня Воеводина
Шрифт:
Но ближе к Волхову все стало меняться к лучшему. Дороги стали наезженными, Уже в Будогощи, стоящей на притоке Волхова, Пчежве, удалось переночевать в нормальной избе местного старейшины, отогреться, и, наконец, купить в одной из лавок теплые суконные порты. Не боярские, конечно, но Михаилу уже было все равно. Главное, теплые. А вот с сапогами была беда. Хоть лапти надевай! От которых тоже тепла нет, но хоть не жмут! Старый опашень не столько грел, сколько оттягивал плечи. Потертая многострадальная ферязь, сунутая отцом в поклажу тоже грела мало. Тегиляй он бросил в Лебедяни, убедившись в его бесполезности в бою, а вот сейчас стеганая одежка бы и пригодилась! До Киришей доехали быстро. Там переправились через Волхов, как советовал староста из Рыбежки, и поехали
Десятники уговаривали Мишу переждать, просидеть в селе пару дней, тем более, мороз ударил не слабый. Но до Ладоги оставалось не более 20 верст, Миша ждать не пожелал. Тем более, никто не знал, задержится ли такая погода, или наступит оттепель Старики говорили, что иногда зима наступала так рано, и своих позиций уже не сдавала. А в наступившую оттепель дороги могло развести и пришлось бы месить грязь, как весной. Так что поехали. Досадное происшествие случилось примерно на половине пути. Захромал верный Орлик. Простой осмотр ничего не дал, надо было снимать подкову. Толковых кузнецов в округе не нашлось. Всегда мягкий норовом и послушный конь рвался, ржал и норовил поддать копытом при малейшем прикосновении к подкове. Видимо, болело сильно. Пришлось садится на так толком и не отдохнувшего Беса. Тот крякнул, но покорно понес всадника размашистым шагом. Охромевший Орлик затруднял и так не быстрое передвижение. А в предместьях Ладоги просто встал, Десятник Денис с трудом уговорил его доковылять до видневшейся невдалеке, напротив крепости, около моста через речку Ладожку, кузницы. Коня расковали. Опытный кузнец цыкнул на развоевавшегося жеребца, и тот понял, и встал спокойно. Причина оказалась проста. Криворукий кузнец, перековывающий коня в Тихвине, криво загнал один из гвоздей, и тот почто отколол кусочек копытного рога. По мягкой земле конь боли не чувствовал, а по прихваченной морозом твердой почве идти стало больно. Кузнец скусил болтающийся отломок копытного рога, предупредил, что пока не нарастет новый ни ковать, ни ездить на нем нельзя. Если им надо продолжать путь, то лучше купить нового, а этого или продать, или оплатить постой в какой-нибудь конюшне. Конь сразу видно, дорогой, боярский.
— Княжеский, — поправил Николай, — а не подскажешь, добрый человек, где живут бояре Воеводины?
— Воеводины? Известная фамилия. У них склады товаров чуть далее монастыря женского, а дом, каменный, сразу за монастырским огородом, рядом с малым курганом на берегу Волхова. Только у них коня на постой не возьмут. Нет у них лошадок. И ухаживать за ними некому. Поспрошайте лучше в доме купца Воронова, вон он, сразу за Ладожкой виден.
— Спасибо, только у нас дело к боярыне. Может, там и задержимся.
— Тогда ладно, езжайте, только они все на кладбище. Умерла молодая боярыня, хоронят.
Миша дернулся.
— Какая молодая боярыня — догадавшись о вопросе, тревожащим Михаила, уточнил Денис.
— Известно, какая, Анастасия Юрьевна, мир ее праху, почти два года легочной болезнью маялась. Мужа-то у нее при осаде крепости еще два года назад убили, а ее придавило конем его. Ребра поломало. И сынка в голову ранило. Боярыню выходили, да только легочная болезнь с ней приключилась, два года промаялась и сгорела. Мать ее, Аглая и дочка Анна в конце весны приехали, лечили, но поздно. Не смогли спасти. А сынок так и лежал в беспамятстве, и тихо на тот свет, не приходя в себя, ушел, хорошо, что причастить успели. Беда, от такого богатого да знатного рода осталась только вдова, Аглая, да внучка ее, Анна. Не дай Бог, помрет бабка, всё дядья со стороны мужа Анастасии растащат. Налетят, как воронье. Свои имения профукали, на сироту
Глава 23
У Михаила не было сил даже усмехнуться в ответ на восклицание кузнеца. За то время, пока расковывали и лечили Орлика, он промерз так, что зуб на зуб не попадал. Чувствовал себя ледяной глыбой. И больше всего мечтал даже не увидеть Анну, а согреться и снять, наконец сжимающие ноги сапоги, которые не снимал уже пять дней, боясь, что после ночи распухшие ноги просто в них не всунет! Наконец, тронулись. До усадьбы доехали быстро. Раскованный Орлик ожил и радостно семенил вслед за ведущим его Николаем. Бес, тяжело вздыхая, ступал медленно, видимо, мечтая о теплом стойле и отдыхе не меньше своего всадника. Но в усадьбе возникли трудности. Холоп, отворивший окошко в воротах наотрез отказался их впускать — хозяева не принимают, у них траур, только что умерла мать молодой боярыни и дочь старой, в доме готовят поминки, на которые приглашены только самые близкие друзья. Так что приезжайте дней через десять, а если у вас срочные вести — ждите хозяек, а там уже они решат, пускать вас, или нет.
Десятники дружно посмотрели на совсем сникшего Михаила.
— Поморозим княжича, — сказал Николай.
— Эй, малой, погоди, — спросил Денис у уже пытающегося закрыть окно холопа, — есть здесь какой-нибудь трактир, где мы подождать в тепле смогли бы!
— Всяким бродягам место дают в странноприимном доме, в монастыре, что справа от крепости. Туда езжайте.
Дружинники начали разворачивать коней, как сзади раздался зычный женский голос:
— Что тут происходит, кто такие?
Дружинники обернулись. Сзади них стояла здоровенная, краснощекая девица в богатой шубе, голова покрыта узорчатой шалью. Холоп торопливо распахнул калитку в воротах и заискивающе, быстро объяснил:
— Вот, Агафья Акимовна, пришлые люди, боярынь спрашивают, я им объяснил, что не до гостей нам, а они все не уходят!
Бывшая Гашка, а ныне ключница и доверенное лицо боярыни Аглаи, Агафья Акимовна, пристально оглядела дружинников. Видно, что издалека, долгий, трудный путь проехали. Кони отощавшие, усталые, сами пооборвавшиеся. Вон, сзади совсем оборванец сидит. Вроде знакомый. Она присмотрелась и ахнула:
— Княжич Михаил! Господи, откуда и в таком виде!
— Агафья Акимовна — обратился к ней сурового вида старый воин — мы издалека, с Дону, вот, княжича сопровождаем, выезжали из лета, приехали в зиму. Померзли. Хотели в Тихвине одеждой теплой разжиться, да весь город разорен и ограблен. А у княжича с собой только летняя одежда была. Нам бы погреться, да коней в стойла поставить. Утомились лошадки, да сменному княжьему коню кузнец в Тихвине копыто повредил, ему покой нужен.
— Эй, раскрывай ворота, это гости долгожданные, помоги коней расседлать, да позови других, пусть баню топят, согреть воинов надо.
— А как же поминки?
— Поминки поминками, а радость радостью. Заезжайте, гости дорогие, проходите в терем, грейтесь. Сейчас баньку истопим!
Въехали во двор. Денис помог Михаилу спешиться, тихо спросил:
— Сам-то дойдешь?
— Дойду, только поможешь сапоги снять, да выброси их сразу. Пять дней не снимал, сопрело все! Позорище!
Прошли в просторные, теплые сени. Михаила усадили около печки, сняли страшный опашень, отдали холопу, что бы выбросил. Сапоги стянули с трудом. Догадливая Гашка принесла ушат с горячей водой, добавила порошок горчицы, Миша аж застонал от удовольствия, когда ступни опустились в горячую воду.
Холоп Пашка, которому отдали опашень и сапоги княжеские с носками, фыркнул, но не выбросил, а отнес на задворки и выложил на мороз. Носки, конечно прорваны до дыр, а сапоги, хоть и летние, но дорогие, не кожаные, сафьяновые, да золотыми узорами изукрашены. Действительно, такие только князю, или боярину носить. Ну а он не гордый, проветрит, почистит, ему конечно, малы будут, ножка у знатного гостя много меньше его крестьянской лапы, так он сеструхе их отдаст. Заневестилась уже, вот и покрасуется на гулянках. Ни у кого таких не будет!