Бояться поздно
Шрифт:
Она толком не могла ни видеть, ни слышать ребят, но почему-то была уверена, что трех-пятилетки в древней зимней одежде — ее компания, по-прежнему обидно Алю игнорирующая. Аля попробовала приблизиться к ним, махнуть рукой или хотя бы крикнуть. Ничего не вышло. Каждое движение упирало ее лицом в изумительно прорисованный кривоватый борт горки. Оторваться от него стоило больших усилий, и всякий раз оказывалось, что группа отошла от Али еще дальше. И дальше. И уже не догнать.
Разозлившись, Аля рванула с места так, что чуть не вывихнула руки, — и оказалась в гостиной домика. Но не в кресле с ноутбуком на коленях,
Неизвестно, что было на их экранах, а на Алином опять творилась ерунда. Аля, как, кажется, и на последних танцульках, спокойно посасывала горячий морс из термокружки, время от времени салютуя Алисе. Та отрывалась по полной под любимый кей-поп, то и дело обращая к Але мокрое восторженное лицо. Остальные отрывались не по полной, а в меру темперамента, но строго спинами к Але. Даже Марк не бегал собачкой от коллектива к ней и обратно, а изображал звезду танцпола, колбасясь примерно на одном месте. Вот только место это незаметно ползло к Але.
Спины и плечи, качавшиеся слева от дивана, вдруг оказались перед ним, и почти сразу — рядом с Алей. Это приглашением считается, холодно удивилась она, подумывая встать, но встать было уже невозможно: массовое подергивание под гремящий BTS происходило у самого носа — можно лишь любоваться текстурой свитеров и стежками джинсов, восхищаться тщательной прорисовкой и пытаться понять, что происходит.
Аля попробовала отстраниться от Каримового, судя по массивности, фрагмента, уперлась, видимо, в стенку и, разозлившись уже всерьез на игру, ребят и все на свете, готова была гаркнуть в полный голос: «Что творите, а?!» — но для начала с силой отпихнула фрагмент обеими руками.
И навалилась тишина.
Аля стояла посреди тускло освещенной комнаты, похожей на школьный музей. Вдоль стен тянулись низкие витрины, похожие на древние парты со стеклом вместо крышки, а над ними висели скучные фотографии, в основном любительские, банальные, из семейных альбомов и телефонных галерей.
В музейчике не было никого, кроме Али.
— Народ, вы где? — негромко спросила она и прислушалась.
И звуков никаких тут не было.
Она открыла мессенджер и повторила вопрос там. Подождала. Сообщение недвижно покоилось на дне пустого стакана: никто на него не отвечал и даже не видел.
Аля поискала дверь, пожала плечами и пошла изучать экспонаты.
В витринах ничего интересного не нашлось — примерно тот же набор, что был свален на столе черной комнаты с часами, только всякий предмет возлежал отдельно и с поясняющей надписью, неподходящей или откровенно дурацкой. Возле кубика Рубика, каждый квадратик которого, оказывается, украшала буква, цифра или какой-нибудь значок, лежала полоска бумаги, на которой от руки было написано «Криптошифрователь», диск «Здоровье» именовался «33 1/3», а телефонный аппарат — «Управление внешних связей».
Аля некоторое время пялилась на кубик, пытаясь сообразить,
Алиса гордо улыбалась, развалившись за рулем маминой машины. Мама Алисы сидела рядом и улыбалась снисходительно. Снимок был осенним, видимо, — да, Алиса хвасталась, что учится водить, а мама только за. Левее висело еще несколько снимков: Алиса там была пощекастей, помельче, а на первом — грудная. Если это, конечно, была она — хотя кого еще могла держать на руках молодая Алисина мама?
Три снимка правее оказались менее интересными. Алисина мама там была одна или с мелкой полосатой кошкой. Выглядело это странно, учитывая Алисину аллергию на котов. Мама Алисы тоже выглядела странно, утомленно и старо — или просто снимки не удались. Зачем такие вешать?
Аля пошла вдоль стен, полюбовалась фотками Алины, умевшей, как выяснилось, широко и весело улыбаться, и Марка, который, как и ожидалось, с младенчества был дурак дураком, неспособным выстоять секунду перед объективом, не подмигнув, не скорчив рожу, не закрыв лицо растопыренными пятернями или не наставив рожки и без того смешному лысому бате. Тут фото тоже были выстроены по хронологии и в финальной части обходились без ребят.
А вот и она, Аля. Мелкая на руках у папы, в садике, с грудным еще Амиром, на море, у дауани, о, эта фотка свежая, новогодняя, из Алиного телефона — селфи под елочкой. И дальше папа, мама и Амир, мама с незнакомой прической, а Амир тощий, выше мамы и как будто небритый. Через нейросеть прогнали, что ли, подумала Аля, гоня от себя куда более логичное объяснение.
Объяснение не отгонялось.
Аля, повертев головой, громко сказала:
— Слушай, «Это просто игра», ты мне что-то сказать хочешь или так пугаешь, чисто поиздеваться? Я и без тебя поняла, что могу тут навсегда… Или я что-то неправильно делаю?
По витринам скользнула легкая тень, а комнату заполнил знакомый скрежет.
Аля вскинула руки, готовясь то ли сбросить наушники и драпать, то ли закрыть лицо, как Марк на детском фото. Но скрежет уже оборвался, а тень замерла. И была она не посторонней, а ее, Али, собственной. Узкий застекленный шкаф, неприметно стоявший в дальнем углу, оказался модернизированной версией напольных часов из черного кабинета. Скрежет, надо полагать, сопровождал очередное движение древнего механизма, не оказавшее заметного воздействия на минутную стрелку — она так и не дотягивала пары делений до верхней риски. Зато высокое стекло перед маятником теперь налилось молочным светом и было, кажется, заполнено строчками текста, словно десяток телефонных экранчиков поставили друг на друга и заставили работать в режиме почти бесконечной новостной ленты.
Аля осторожно подошла, всмотрелась в текст и подняла брови.
Это правда была лента, только не новостная, а их чатика с обсуждением нескольких загадок — про агрегаторы, пункт выдачи заказов и налет на жандармерию.
Либо я рехнулась и гуляю по чертогам собственного свихнувшегося разума, либо эта игра знает и видит до фига того, что ей не положено, подумала Аля с неожиданной злостью. Она скользнула пальцем по стеклу, чтобы оценить, насколько в историю их тихой забавы влезли чужие носы.