Бойцовский клуб (перевод А.Амзина)

Паланик Чак

Для моего деда это подводит итог под всей историей, под бабушкой, раком, их браком, твоей жизнью. Он смеётся каждый раз, когда рассказывает эту историю.

Марла не смеётся. Я хочу заставить её смеяться, расшевелить её. Чтобы извиниться за коллаген, я хочу сказать Марле, что мне нечего искать. Если она нашла что-то утром, это было ошибкой. Родинкой.

У Марлы шрам от тайлерова поцелуя на тыльной стороне ладони.

Я хочу заставить Марлу смеяться, так что я не говорю ей о последнем разе, когда я обнял Хлой, Хлой без волос, скелет, окунутый в жёлтый воск —

с шёлковым платочком вокруг лысины. Я обнял Хлой в последний раз, а потом она исчезла навсегда. Я сказал ей, что она выглядит как пират, и она засмеялась. Я, когда я иду на пляж, всегда сижу, спрятав правую ногу под себя. Австралия и Новая Зеландия, или я закапываю её в песок. Я боюсь, что люди увидят мою ногу, и я начну умирать в их воображении. Рак, которого нет у меня, теперь везде. Я не говорю Марле этого.

Есть много вещей, которых людям, что мы любим, знать не следует.

Чтобы расшевелить её, заставить смеяться, я рассказываю Марле о женщине из «Дорогого Эбби», которая вышла замуж за успешного владельца похоронного бюро, и на их брачную ночь он заставил её принять ледяную ванну, чтобы кожа была холодной на ощупь, и затем заставил лечь неподвижно в кровать и не шевелиться во время свершения полового акта с её хладным инертным телом.

Фишка в том, что эта женщина сделала это в брачную ночь и продолжала делать в течение десяти лет брака, а теперь пишет в «Дорогой Эбби» и спрашивает у них, не значит ли это чего-нибудь?

Глава 11

Вот почему я так любил группы поддержки. Если люди думают, что ты умираешь, они относятся к тебе со всем возможным вниманием.

Если это, возможно, последний раз, когда они тебя видят, они действительно видят тебя. Всё остальное — баланс их чековой книжки, песни по радио и немытые волосы — всё это идёт гулять.

Ты распоряжаешься их полным вниманием.

Люди слушают, а не просто ждут своей очереди заговорить.

И когда они говорят, они не рассказывают тебе какую-то историю. Когда вас двое, вы строите нечто общее, и после этого всего вы оба — другие, чем были до того.

Марла начала ходить в группы поддержки после того, как обнаружила первое уплотнение.

Утром, после того, как мы обнаружили второе уплотнение, Марла поскакала на кухню с обеими ногами в одной половине колготок и сказала: — Гляди, я русалка.

Марла сказала:

— Это непохоже на то, как ребята садятся на унитаз задом наперёд, представляя унитаз мотоциклом. Реальная история, кстати.

Как раз перед тем, как Марла и я встретились в «Останемся мужчинами вместе», у неё уже было первое уплотнение, а теперь появилось второе.

Что вам действительно следует знать, так это что Марла до сих пор жива. Философия Марлы, по её словам, заключалась в том, что она может умереть в любой момент. Трагедией всей её жизни было то, что этого не происходит.

Когда Марла обнаружила первое уплотнение, она пошла в клинику, где толпились эти мамаши, похожие на пуганых ворон, они сидели в пластиковых креслах по трём сторонам комнаты с тощими детьми на руках. Дети были бледны, под глазами — синяки,

совсем как подпорченные апельсины или бананы, а матери копались в спутанных волосах, счищая со скальпа перхоть — результат вышедшей из под контроля инфекции. В клинике зубы на их измождённых лицах выглядели здоровенными, и ты видишь, что зубы — просто части кости, которые проходят сквозь кожу для того, чтобы перемалывать что-то.

Это то место, где ты оказываешься, если у тебя нет медицинской страховки.

До того, как нашли способ лучше, множество ребят-гомосеков хотели завести ребёночка, а теперь дети больны, их биологические матери умирают, отцы уже мертвы, и ты сидишь в этой больничной вони — тошнотворном запахе мочи и уксуса, пока медсестра опрашивает каждую мать — как давно она болеет, и сколько она сбросила за последнее время, и есть ли у ребёнка живой родитель или опекун… Марла решает — ну их к чёрту.

Если Марле и суждено умереть, то она ничего не хочет об этом знать.

Марла выходит за угол клиники к городской прачечной и прёт все джинсы из сушилок, а затем идёт к продавцу, который дал ей по пятнадцать долларов за пару. И тогда Марла купила по-настоящему хорошие колготки, те, которые не ползут.

— Но даже хорошие, которые не ползут, — говорит Марла, — бывает, рвутся.

Ничто не вечно. Всё разрушается.

Марла начала ходить в группы поддержки, так как находиться среди других людей-подтирок легче. У каждого что-то не так. И на время её сердце обрело коматозное спокойствие.

Марла устроилась на работу по предоплате похоронных планов для одного агентства ритуальных услуг, где огромные толстяки, но обычно — толстухи выходили из комнаты, держа в руках урну для крематория размером с подставку для варёных яиц, и Марла сидела за своим столом в фойе со своей тёмной причёской, порванными колготками, уплотнением в груди и смертным приговором и говорила: — Мадам, не льстите себе. Мы в эту малютку не впихнём даже вашу сожжённую голову. Вернитесь и возьмите урну размером с шар для боулинга.

Сердце Марлы выглядело так же, как моё лицо. Дерьмо и мусор со всего мира. Постпотребительская подтирка, которую никто даже перерабатывать не будет.

Меж группами поддержки и клиникой, говорила мне Марла, у неё происходило много встреч с мёртвыми. Эти люди были мертвы и уже ушли в мир иной, но по ночам они звонили ей по телефону. Марла заходила в бар и слышала, как бармен называл её имя, а когда она хотела позвонить, телефон отключался.

Некоторое время она думала, что это и есть последняя черта.

— Когда тебе двадцать четыре, — сказала Марла, — у тебя нет даже понятия о том, насколько глубоко ты можешь провалиться, но я была способной ученицей.

В первый раз, когда Марла заполняла урну из крематория, она не надела маску, и позже высморкалась, и на ткани платка остался чёрный пепел мистера Как-его-там.

В доме на Пейпер-стрит, если телефон звонил только один раз, и ты брал трубку и обнаруживал, что линия пуста, ты знал, что это некто, пытающийся достать Марлу. Это происходило чаще, чем вы можете подумать.