Бойся своих желаний

Литвиновы Анна и Сергей

– Слушаю.

– Речь идет о вашей внучке, Нине…

– Что с ней?!

– Она жива-здорова, но она в беде.

– Что с ней? Почему Владивосток?! Она же в Киеве, на экскурсии!

– Никак нет, товарищ член Политбюро!

И далее открытым текстом: операция «Моряк», Васнецов, буржуазные музыканты, дом приемов, девочки, объятия…

– Что?! – взревел Устин Акимыч, потребовал подробностей – кто и почему позволил, а потом бросил трубку и стал звонить лично Леониду Ильичу.

10. Отступление (типа Льва Толстого)

Прошло сорок с лишним лет

Наши дни

Синичкин Павел Сергеевич

– А что

было дальше?

– Дальше… – старый партаппаратчик слегка завис. – Что было дальше…

Мы на самой малой скорости прогуливались с ним по асфальтированным дорожкам дачного поселка Щербаковка, где он доживал свой век. Кажется, восьмидесятичетырехлетний старец обрадовался возможности излить душу и разоткровенничался.

– Мне Леонид Ильич под утро позвонил прямо туда, в домик… Он был страшен в гневе… И до конца жизни так меня и не простил. Но и не преследовал, слава богу. Хороший был человек. И мудрый.

Внешняя канва жизни Петра Ильича была мне известна. В шестьдесят девятом его вывели из аппарата ЦК. Он стал трудиться на незначительных партийных должностях. Потом дослужился-таки снова до загранки – его отправили в представительство СССР при ООН. Однако настоящую карьеру Васнецов сделал уже при Горбачеве. Короткое, самое последнее время существования партии был даже членом Политбюро. С 1991 года – персональный пенсионер. Дачу у него не отобрали.

– А что битлы?

– А что – битлы? – ответил вопросом на вопрос негенерал. – Посадили их в тот же самолет. И утром отправили в Токио. А потом они полетели в Дели.

– А почему же они никогда ни словечка не рассказали о той истории?

– Мы им велели молчать. Сказали, если они молвят хоть одно слово о том, что случилось, мы обнародуем пленки с записями их ночных забав. А они все женатыми тогда были… Да и не нужен им был ярлык агентов КГБ.

– Вы говорите: мы велели молчать. Мы – это вы лично?

Старик задумчиво пожевал губами, пошевелил мохнатыми седыми бровями. Потом признал – что ему теперь терять, чего уж стыдиться на пороге гроба!

– Да, сказал им я.

– А девочки?

– Что – девочки?

– Как отреагировали они? Плакали?

– Они к тому времени уже летели спецрейсом в Москву.

– А потом? Вы с ними никогда не обсуждали то, что случилось?

– Никогда.

– А как сложилась судьба обеих?

Опять – губами пожевал, бровями пошевелил.

– Это – отдельная история. Длинная.

– Я не спешу.

– В другой раз.

– А что стало с прочими участниками операции?

– Кого вы имеете в виду?

– Ну, тех стукачек, к примеру – Марусю, Аксинью.

– Это тоже совсем другая история, – отчеканил Васнецов, – и я ее рассказывать вам не намерен.

– А, вот интересно, полковник Рыгин?

– Устин Акимыч полковника Рыгина не забыл. Он добился, чтобы того перевели в Москву, в центральный аппарат КГБ. Ушел в резерв генералом. Да вскоре умер. Инсульт, года четыре лежал в ЦКБ парализованный.

– Вы по битлам скучаете? – спросил я неожиданно для самого себя. Получилось довольно глупо. Но Васнецов вдруг ответил по-молодецки бодро и с улыбкой:

– Конечно, скучаю.

– А почему?

– Знаете, если б та поездка «Битлз» по СССР, что мы с Леонидом Ильичом планировали, состоялась, все у нас в стране пошло бы по-другому…

– Что вы имеете в виду?

И Петр Ильич вдруг начал страстно объяснять – мне, досужему частному сыщику, который пытался разговорить его совсем по другой теме. Выступал он прямо как по писаному – словно с трибуны съезда партийного вещал:

– Видите ли, Павел, выстраданная нами с Леонидом Ильичом операция «Моряк» стала своего рода апогеем в развитии Советского Союза. Именно тогда Страна Советов дошла до высшей точки своего подъема, когда всем нам на короткое (к сожалению) время вдруг стало казаться, что лучше и краше нашей державы ничего на свете и нет. Что нам все подвластно: и космос, и Мировой океан, и к Кремлю стекаются народы, а даже в райцентрах лежит свободно в магазинах мясо и масло… Но вот провалилась вербовка битлов в феврале тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года – из-за пустяка, из-за ерунды! Из-за

глупости девичьей, из-за стукача Рыгина! И вскоре все в стране, словно цепляясь одно за другое, покатилось к черту… И закончилась наша история тем, что под католическое Рождество девяносто первого года, специально будто в подарок западным лидерам, Горбачев спустил развевавшееся над Кремлем красное знамя… И впрямь, Паша! Вы посмотрите сами: битлы взлетели над Кырыштымом и взяли курс на Японию в феврале тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, а спустя месяц, двадцать седьмого марта, погиб Гагарин. А еще ровно через год, в феврале шестьдесят девятого, взорвалась на Байконуре Н1 – будущая лунная ракета «Раскат». И стало ясно, что мы не станем первыми на Луне. И уже в июле следующего, шестьдесят девятого, американцы, высадившиеся на поверхности естественного спутника Земли, окончательно и бесповоротно поставили крест на нашем лидерстве в космосе… А до того, в августе шестьдесят восьмого, Политбюро решило ввести войска в Чехословакию – и эта акция хоть и закончилась в военном отношении блестяще и продемонстрировала могущество Советского Союза, показала всем (включая и меня), что с надеждами на реформы и на социализм с человеческим лицом покончено. И сразу начался отнюдь не расцвет искусств (а он, как я надеялся, случился бы в результате поездки битлов по стране), а, напротив, зажим во всех сферах. И большинство мало-мальски заметных художников были не мытьем, так катаньем вышвырнуты из страны: Ростропович, Вишневская и Солженицын, Любимов и Аксенов, Войнович, Бродский и Гладилин… А оставшиеся либо фиги режиму показывали, антисоветчину сочиняли, либо настолько фальшиво осанну пели, что блевать от них хотелось… А отсюда – эрозия и постепенный крах наших идей. Если в шестидесятые в социализм верили десятки, даже сотни миллионов людей, то в восьмидесятые не верил уже никто. И ничем не закончились экономические реформы Косыгина… И хватил удар дорогого Леонида Ильича, после чего он окончательно потерял критичность мышления и стал по-детски радоваться каждому новому орденочку… А потом посыпалось, полетело, словно с горы: Афганистан и бойкот Олимпиады. Смерть дряхлого Брежнева. Воцарение на краткий, в историческом плане, миг еще более дряхлых Андропова и Черненко. Затем – антиалкогольная кампания и безуспешная попытка ускорением и перестройкой подстегнуть стареющую клячу экономики… А потом, несмотря на перестройку, которую мы с Михал Сергеичем запустили, оказалось, что болезнь зашла слишком далеко и ничего изменить нельзя. Чернобыль, «Адмирал Нахимов», бунты и кровь на окраинах, демонстрации в столицах… И закончилась история тем, что над Кремлем мы в бессилии спустили алый стяг… Что ж! Как человек, бывает, к своему пятидесятилетию достигает пика сил, возможностей и желаний – так и наша страна к пятидесятому году своего существования, аккурат к приезду битлов, достигла максимального могущества – после чего стала сдавать, коснеть, впадать в лихоманку и лихорадку, чтобы помереть, в итоге, в девяносто первом, на семьдесят четвертом году жизни…

Хоть и касался спич Петра Ильича совершенно чуждых для меня тем типа истории и политики, я заслушался. Умеет излагать мощный старик! И совсем он не в маразме. Однако я-то не историк. И не корреспондент. Я обычный частный сыщик. И меня интересовали иные, более приземленные темы.

11. Утро после трудного дня

Сорок два года назад. Февраль 1968 года

СССР, Хабаровский край,

военный городок Комсомольск-17

Васнецова Наталья

Она провалилась, улетела, – а когда вынырнула из черной-пречерной ямы, в первую секунду не могла понять: где она? А потом вдруг увидела чужую постель и себя в ней, и свои разбросанные вещи на полу, и рассвет, чуть брезжущий за казенными гардинами, – и в мгновение все поняла. И ее обожгло острой краской стыда: она! В постели! У мужчины! У иностранца! И пусть он знаменит, пусть он мечта всех девчонок на планете, и пусть он вчера шептал ей о любви – но все равно: какой позор! Как она позволила ему?! Как она позволила – себе?!