Божественное пламя
Шрифт:
— Ты хочешь сказать мне, Александр, — отчеканила она, — что не желаешь, чтобы я присутствовала на приеме?
Он промолчал. Олимпиада отказывалась верить этому молчанию.
— Это маленьких мальчиков представляют взрослым их матери. Не так встречают софиста молодые ученики. Мне почти четырнадцать, я справлюсь с этим человеком сам.
Ее подбородок дернулся вверх, спина напряглась.
— Это твой отец сказал тебе?
Вопрос был неожиданным, но Александр знал, к чему она клонит.
— Нет, — сказал он, — мне не нужны слова
На ее скулах выступили пятна; волосы, казалось, сами поднялись рыжей волной, серые глаза расширились. Очарованный, он тонул в их взгляде, думая, что в мире нет других столь опасных глаз.
— Так, значит, ты мужчина! И я, твоя мать, которая родила тебя, вынянчила, выкормила, сражалась за твои права в те дни, когда царь готов был прогнать тебя, как приблудную собаку, чтобы признать своего ублюдка…
Она смерила сына негодующим взглядом, как полновластная хозяйка. Он ни о чем не спрашивал, — мать хотела причинить ему боль — и этого было достаточно. Слово летело за словом, как горящие стрелы.
— Я, которая каждый день жила только для тебя с тех пор, как ты был зачат, — о да, задолго до того, как ты увидел свет солнца, которая ради тебя проходила через огонь и тьму и спускалась в дома смерти! Теперь ты переметнулся к нему, чтобы унижать меня, как деревенскую бабу. Теперь я могу поверить, что ты его сын!
Он стоял молча. Клеопатра выронила челнок и выкрикнула торопливо:
— Отец — дурной человек. Я не люблю его. Я люблю одну маму!
На нее никто не посмотрел. Она заплакала, но ее никто не услышал.
— Придет время, когда ты вспомнишь этот день.
«Да уж, — подумал он, — такое не забывается».
— Ну? Тебе есть что ответить?
— Прости, мама. — Его голос начал ломаться, сейчас он пустил предательского петуха. — Я прошел испытания. Теперь я должен жить как мужчина.
Впервые она рассмеялась ему в лицо, как смеялась в лицо его отцу.
— Прошел испытания! Глупое дитя. Ты будешь хвалиться этим, когда ляжешь с женщиной.
Она осеклась. В комнате повисло гнетущее молчание. Клеопатра незаметно выбежала за дверь. Олимпиада кинулась в кресло и разразилась гневными рыданиями.
Он еще постоял, опустив голову, потом, как это часто бывало раньше, подошел к ней и погладил ее волосы. Она плакала у него на груди, задыхаясь, перечисляла нанесенные ей обиды и несправедливости, со слезами кричала, что больше не хочет видеть свет солнца, если и сын покинет ее. Александр сказал, что любит ее, что она и сама хорошо это знает. На такие уговоры всегда уходило много времени. В конце концов, — царевич и сам не знал, как это произошло, — между ними было решено, что он примет софиста сам, с Леонидом и Фениксом, и вскоре Александр ушел. Он не чувствовал ни позора, ни торжества — только предельную опустошенность.
У подножия лестницы ждал Гефестион. Так случилось — всегда так случалось, — что под рукой у него был мяч, если Александру хотелось играть, или
Тропинка увела их в глубь леса. Там, на открытой поляне, лежал поваленный ствол дуба, затянутый оранжевой порослью поганок и кружевом плюща. Гефестион сел, привалившись к дереву спиной. Александр подошел и взял его за руку; через несколько минут он глубоко вздохнул. За все это время не было произнесено ни одного слова.
— Говорят, будто любят тебя, — сказал Александр наконец, — и едят поедом.
Гефестион встревожился. Для него проще и безопаснее было избегать слов.
— Дети принадлежат им, но мужчины уходят своей дорогой. Так говорит моя мать. Она говорит, будто хочет, чтобы я вырос, но на самом деле это не так.
— Моя хочет, что бы она ни говорила. — Он придвинулся ближе, — как животное, подумал Гефестион, которого успокаивало прикосновение. И в чем бы он ни нуждался, он это получит. Место было уединенное, но Александр говорил тихо, словно птицы могли подслушать. — Ей нужен мужчина, который защищал бы ее. Ты знаешь почему.
— Да.
— Она всегда знала, что я буду заботиться о ней. Но сегодня я понял: она думает, что я ей позволю царствовать вместо меня, когда придет мое время. Мы не говорили об этом. Но она поняла, что я сказал «нет».
Гефестион вздрогнул и похолодел, словно предчувствуя угрозу, но сердце его наполнилось гордостью. Он даже не смел надеяться, что когда-нибудь будет вовлечен в союз против такой могущественной соперницы. Как можно осторожнее подбирая слова, он сказал о своей преданности.
— Она плакала. Я заставил ее плакать.
Александр все еще был мертвенно-бледен. Теперь Гефестион нашелся:
— Она плакала и в родах. Но это было неизбежно. Так и сейчас.
После долгого молчания Александр спросил:
— Ты помнишь то, другое, о чем я тебе рассказывал?
Гефестион кивнул. Это была тайна, о которой говорили только однажды.
— Она обещала поведать мне все… когда-нибудь. Иногда она говорит одно, потом — другое. Мне приснилось, что я поймал священную змею и пытался заставить ее говорить со мной, но она вырвалась и ускользнула.
— Возможно, она хотела, чтобы ты догонял ее.
— Нет, она знала тайну, но промолчала… Она ненавидит моего отца. Думаю, я единственный, кого она когда-либо любила. Она хочет меня всего, чтобы ничто не принадлежало ему. Иногда меня мучит желание узнать, действительно ли… это всё.
В рощице, тепло пронизанной солнцем, по спине Гефестиона прошел холодок.
— Боги откроют тебе правду. Они открывают правду всем героям. Но твоя мать… в любом случае… она смертна.