Божественное пламя
Шрифт:
Филипп читал размеренно, без гнева, только морщины и складки на его лице обозначились отчетливее. Положив свиток рядом с тарелкой, он сказал:
— Что ж, если они этого хотят, они это получат.
— Извини, отец, я так и предполагал.
Мог ли он не понимать, что, как бы ни прошло голосование в Фивах, Афины по-прежнему будут его ненавидеть? У него есть только один способ войти в ворота этого города: всемогущим победителем. Как мог он так долго лелеять призрачную мечту? Лучше оставить царя в покое и подумать о реальности. Теперь их планы изменятся.
Афины и Фивы лихорадочно готовились встретить армию Филиппа на юге. Вместо этого он двинулся на запад, через горные хребты и ущелья,
Афинские юноши, возбужденные мыслью о войне, готовились к маршу на север, к Фивам. Были получены предзнаменования: тлели костры, прорицатели придирчиво изучали внутренности жертвенных животных. Демосфен, обнаружив, что мертвая рука суеверия занесена над ним, объявил, что зловещие предсказания идут на пользу затаившимся в самом сердце афинского народа предателям, подкупленным Филиппом, чтобы остановить войну. Когда Фокион, вернувшийся в город слишком поздно, чтобы повлиять на события, настаивал на необходимости послать за оракулом в Дельфы, Демосфен засмеялся и сказал, что всему миру известно, как Филипп купил пифию.
Фиванцы приняли афинян примерно так же, как Линкестиды Александра: с изысканной вежливостью. Фиванские военачальники расположили соединенные силы так, чтобы отрезать Филиппа от Амфиссы и заодно укрепить дороги на юг. По всем диким каменистым возвышенностям Парнаса и в ущельях Фокиды армии маневрировали и вели разведку. Листва на деревьях пожухла и облетела; на вершины гор выпал первый снег. Филипп выиграл время. Он торопился восстановить крепости нечестивых фокейцев, которые с благодарностью уступили их его армии в обмен на уменьшение пени оскорбленному богу.
Филипп не позволил втянуть себя в большое сражение. Несколько столкновений, одно на горной реке, другое — за перевалом, он прекратил сразу же, как только увидел, что его войска пытаются завлечь в опасную местность. В Афинах это праздновали как победу и устроили благодарственные пиры.
Как-то зимней ночью палатку царя натянули у отвесной скалы, служившей защитой от ветра; внизу глухо шумела по камням ущелья вздувшаяся от снега река. На склонах рубили на дрова сосновый лес. Сгустился сумрак, порывы чистого горного ветра разгоняли густые, тяжелые запахи дыма костров, овса, чечевичной похлебки, лошадей, грубо выделанной кожи палаток и тысяч немытых человеческих тел. Филипп и Александр сидели на походных кожаных стульях, грея у пылающего очага ноги в промокших сапогах. Вонючий пар, валивший от сапог Филиппа, сливался для Александра с другими запахами войны, столь же привычными и родными. Сам он был не грязнее обычного. Когда ручьи замерзали, он обтирался снегом. Его внимание к подобным вещам породило легенду, о которой он сам едва ли подозревал: люди говорили, что от него идет благоухание, как от юного бога. Большинство македонцев не мылись месяцами. Жены пластами снимали с них грязь, когда они возвращались в супружеские постели.
— Ну, — сказал Филипп, — не говорил ли я тебе, что терпение Демосфена истощится прежде моего? Я только что узнал. Он посылает войска.
— Что? Сколько человек?
— Все десять тысяч.
— Он сумасшедший?
— Нет, политик. Афинскому народу не нравится смотреть на наемников, получающих плату и прокорм в Аттике, в то время как граждане воюют. Они-то меня и тревожили; испытанные воины, слишком подвижные, чтобы терпеть их на подступах к городу. При осаде десять дополнительных тысяч — это чересчур. Теперь мы будем иметь дело в первую очередь с ними, и только с ними: они направляются прямо к Амфиссе.
— Мы дождемся, пока они
В отсветах пламени желтые зубы Филиппа обнажились в ухмылке.
— Тебе известно, как я снял осаду Бизанфы? Проделаем этот трюк еще раз. Из Фракии пришли плохие вести, очень плохие. Мятеж, Амфиполь в опасности, на счету каждый человек, способный защищать границу. Я отправлю ответное письмо, очень ясное, четко написанное: мы уходим на север со всей армией. Моего гонца схватят, а может быть, он окажется изменником. Разведчики афинян донесут, что мы действительно отступаем. У Китиния мы спрячемся, заляжем в низине и будем ждать.
— А потом, на рассвете, атака через теснину?
— «Украденный марш», как говорит твой любимый Ксенофонт.
Они украли марш, прежде чем весенние ручьи затопили переправы. Афинские наемники честно сражались, пока оставалась надежда, потом, как любые наемники, частью бежали на побережье, частью выдвинули условия капитуляции. Большинство из этих последних кончили тем, что поступили на службу к Филиппу и, перевязав раны, уселись за добрый горячий обед.
Амфиссийцы сдались без каких-либо условий. Их правители были изгнаны, как этого требовал Дельфийский союз. Священную равнину очистили от их нечестивого землепашества и предоставили воле бога.
В первые теплые дни весны в театре Дельф, за которым вздымались бледные орлиные утесы Фирид, перед огромным храмом Аполлона и широким заливом внизу, Союз увенчал Филиппа золотым лавровым венком. Он и его сын прославлялись в длинных речах и одах, которые пел хор; скульптор сделал наброски для статуй, которые будут посвящены храму.
После этого Александр гулял с друзьями по многолюдной террасе, где гудела разноликая пахучая толпа со всех краев Греции и даже из таких дальних стран, как Сицилия, Италия и Египет. Приношения богатых почитателей Аполлона исчислялись головами рабов и жалобно блеющим скотом; в плетеных клетках ворковали голуби; лица появлялись и пропадали: нетерпеливые, полные благочестия, облегчения, осунувшиеся от волнения. Это был день оракула.
Под шумок Гефестион спросил Александра на ухо:
— Почему ты не сделаешь этого здесь?
— Не сейчас.
— Это успокоит тебя.
— Нет, время неподходящее. В таком деле прорицателя нужно захватить врасплох.
В театре давали пышное представление; протагонистом был Фессал, прославившийся ролями героев. Это был приятный пылкий юноша, к фессалийской крови которого примешивалась кельтская; годы учения в Афинах смирили его природное пламя хорошей техникой, а порывистость — хорошими манерами. Он часто играл в Пелле и стал любимцем Александра, специально для которого создал особую трактовку героической души. Сейчас, когда он выступал в «Аяксе» Софокла в ролях Аякса и Тевкра одновременно, казалось немыслимым даже предположить, что первый из них переживет свою славу, а второй изменит памяти павших. После спектакля Александр вместе с Гефестионом зашел в комнаты актеров. Фессал снял маску Тевкра и вытирал полотном пот со своего резко очерченного лица и коротких вьющихся волос каштанового оттенка. На звук голоса Александра он обернулся и, просияв большими светло-карими глазами, сказал:
— Я рад, если ты доволен. Я играл для тебя одного.
Они еще немного поговорили о недавних поездках актера. В конце беседы Фессал сказал:
— Я бываю во многих местах. Если тебе что-нибудь понадобится, не важно что; если тебе будет нужен человек на которого можно положиться, — знай, я сочту это за честь.
Александр понял его. Актеры, слуги Диониса, находились под защитой бога, их часто использовали как послов, еще чаще — как тайных посредников.
— Спасибо, Фессал, — сказал Александр. — Нет никого, кому бы я доверился охотнее.