Божественное пламя
Шрифт:
Несколькими неделями спустя царь Филипп вернулся из Фракии. После того как афинские корабли стали угрожать побережью, морское путешествие, наиболее удобное для больного, стало невозможно. Большую часть пути Филипп проделал на носилках, но перед самой Пеллой сел в седло, чтобы показать, что может это сделать. Пришлось помочь ему спешиться; Александр, видя, что каждый шаг все еще причиняет отцу боль, подошел, чтобы тот оперся о его плечо. Они шли рядом, под приглушенный рокот одобрения: слабый, сгорбившийся мужчина, постаревший на десять лет и потерявший былую мощь, и сияющий юноша, несущий победу, как олень — весенний бархат своих рогов.
Олимпиада торжествовала, стоя у окна. Ее радость угасла,
Через несколько дней царю удалось спуститься к ужину в зал. Помогая ему сесть в ложе, Александр заметил, что одежда отца пропиталась запахом гноя. Привередливый в чистоте, он напомнил себе, что это запах почетной раны, и, видя, что глаза всех собравшихся следили, как неловко Филипп ковыляет по залу, сказал:
— Не обращай внимания, отец, каждый шаг, который ты делаешь, — свидетельство твоей доблести.
Все общество было приятно поражено. Прошло пять лет с того вечера, когда Александр принес на ужин кифару; многие еще помнили об этом.
Дома, при хорошем уходе, Филипп быстро поправлялся. Но хромать он стал еще сильнее; та же нога была повреждена снова, на этот раз — в подколенном сухожилии. Во Фракии рана загноилась, много дней царь лежал в лихорадке, между жизнью и смертью; когда больная плоть отслоилась, сказал Парменион, в ноге осталась дыра, в которую входил кулак. Пройдут дни и дни, прежде чем Филипп сумеет сесть на лошадь без посторонней помощи, если вообще сумеет; но в седле он держался прямо, с выучкой бывалого наездника. Через несколько недель царь устроил армии смотр и похвалил замеченную им хорошую дисциплину. Про себя он подумал, что в войсках уйма нововведений. Некоторые из них можно бы и оставить.
В Афинах, в знак формального объявления войны, разбили мраморную доску, подтверждавшую мирный договор с Македонией. Демосфен убедил практически всех граждан, что Филипп — варвар, опьяненный стремлением к власти, — смотрит на город как на источник поживы и рабов. То, что пять лет назад Афины были легкой добычей, но Филипп этим не воспользовался, являлось заслугой чьей угодно, только не царя. Позднее он предложил Афинам, уже как союзник, принять участие в Фокейской войне, но Демосфен удержал их, заявив, что Филипп возьмет афинское войско в заложники; он не мог позволить такому количеству людей увидеть происходящее собственными глазами: вернувшись домой, они стали бы вносить смуту в умы сограждан. Фокион, полководец, сделавший все возможное в войне с Македонией, подтвердил, что предложения Филиппа искренни, и с трудом избежал обвинения в государственной измене. Его спасла только репутация: общеизвестная неподкупность, благодаря которой Фокиона сравнивали с Аристидом Справедливым.
Для Демосфена это являлось постоянным источником досады. Он не сомневался, что золото, присланное ему персами, он тратит в интересах города; но кое-что прилипало к его рукам, он никому не был подотчетен, а траты посредника, несомненно, предусматривались. Персидское золото освободило его от ежедневной рутины, его время было целиком отдано общественным занятиям; какая цель могла быть благороднее? Но он вынужден был остерегаться Фокиона.
В Великой войне со Спартой афиняне сражались за славу и господство; они вышли из нее, разгромленные в прах, обобранные до нитки. Они сражались за свободу и демократию, а подпали под власть тирании, наиболее свирепой из всех, сохранившихся в памяти их истории. Все еще были живы старики, выдержавшие голодную осаду зимой, люди среднего поколения слышали об этом из первых уст, главным образом от тех, кто тогда разорился. Афиняне утратили веру в войны. Заставить их сражаться сейчас можно только одним способом: пригрозив гибелью. Шаг за шагом Демосфен привел их к мысли, что Филипп собирается уничтожить город. Разве он не разрушил Олинф? И наконец, афиняне отказались от общественных пособий, чтобы потратить деньги на флот; налог на богатых
Благодаря своему флоту Афины оказывались в большей безопасности, чем Фивы. Немногие понимали, как ошибается Демосфен, который за решенное считал, что количество определяет все. Морское могущество спасло и Перинф, и Византий, и хлебный путь Геллеспонта. Если Филипп двинется на юг, ему придется идти сушей. Демосфен был сейчас самым могущественным человеком в Афинах, символом их спасения. Союз с Фивами был в его власти, и он предал забвению былую вражду.
Фивы колебались. Филипп признал их власть над прилегающими землями Беотии, предметом векового спора, тогда как афиняне, заявив, что это противоречит демократии, стремились ослабить соперника, дав беотийцам самоуправление. Но Фивы контролировали дороги в Аттику, в этом заключалась их ценность для Филиппа; все их могущество, следствие сделки с царем, развеется, если тот заключит отдельный договор с Афинами.
Так они рассуждали, полагая, что положение вещей осталось таким же, как и во времена древности, не желая видеть, что события совершаются людьми, а люди переменились.
В Македонии Филипп загорел и окреп, он мог провести в седле полдня, потом — целый день; на огромном поле у озера Пеллы неустанно упражнялась, совершенствуя тактику, конница. Теперь было две царские илы: Филиппа и Александра. Отца и сына часто видели едущими вместе, глубоко погруженными в беседу; золотая голова склонялась к черной кудлатой. Служанки царицы казались побледневшими и обеспокоенными; одна из девушек несколько дней не вставала с постели, оправляясь от побоев.
В разгар лета, когда пшеница поднялась и зазеленела, снова собрался Дельфийский совет. Коттиф доложил, что амфиссийцы продолжают сопротивляться, осужденные вожди не изгнаны, его собственная, наскоро собранная армия не в состоянии привести их к повиновению. Коттиф предложил Совету призвать царя Филиппа, который однажды уже укротил богохульников-фокейцев и теперь сможет возглавить священную войну.
Антипатр, бывший послом, поднялся. Он облечен властью высказать согласие царя. Более того, Филипп, в знак благочестия, берет на себя все издержки. Изъявления благодарности и тщательно проработанные условия договора были записаны и вырезаны на плите местным мастером; он заканчивал свою работу примерно в то же время, когда гонец Антипатра, которого на протяжении всего пути ждали свежие лошади, прибыл в Пеллу.
Александр играл с друзьями в третьего лишнего во дворе. Пришла его очередь, стоя в центре круга, ловить мяч. Он как раз поймал его, на четыре фута подпрыгнув вверх, когда Гарпал, обреченный следить за игрой, не принимая в ней участия, поковылял к нему. Во дворец из Дельф прибыл нарочный, молва уже разнеслась. Александр, сгорая от нетерпения поскорее увидеть письмо открытым, сам принес его царю, принимавшему ванну.
Филипп стоял в широком бронзовом тазу, покрытом орнаментом, распаривая больную ногу, пока один из слуг натирал ее едко пахнущей мазью. Покрытое сплетением рубцов и шрамов, тело царя ссохлось, одна ключица, сломанная много лет назад, когда под Филиппом убили лошадь, выпирала толстой мозолью. Он был похож на старое дерево, о которое год за годом трется рогами скот. Инстинктивно, не отдавая себе в этом отчета, Александр отмечал, каким оружием нанесена каждая рана. «Что за шрамы останутся на мне в его возрасте?»
— Распечатай сам, — сказал Филипп. — У меня руки мокрые.
Он закрыл глаз, чтобы не видеть дурных новостей. В этом не было необходимости.
Когда Александр вернулся назад во двор, его друзья плескались в фонтане, обливая друг друга водой, чтобы смыть грязь и остыть. Увидев его лицо, молодые, гладко выбритые мужчины застыли, замерев в движении, как скульптурная группа Скопаса.
— Свершилось! — сказал Александр. — Мы идем на юг.
7