Божьи воины. Трилогия

Сапковский Анджей

– Госпожа жена, – его голос загрохотал в арсенале словно телега, загруженная пустыми гробами, – изволь забрать дочку в женские комнаты. И обратиться к ее рассудку. Так, как ты сочтешь это должным, причем я, если позволишь, советую использовать розги по голому заду. До результата, то есть до получения нужных сведений. Когда ты уже получишь эти сведения, дорогая госпожа жена, и сможешь поделиться ими со мной, явись пред моими очами. Но до того или в других целях показываться не вздумай.

Матрона немного побледнела, но только сделала легкий книксен, не пискнув ни слова. Рейневан поймал ее взгляд, когда она потянула дочь за белый рукавчик, выглядывающий из-под зеленой котегардии.

Нельзя сказать, что это был очень доброжелательный взгляд. Дочка – Катажина фон Биберштайн – взглянула тоже. Сквозь слезы. В ее взгляде был укор. И грусть. О чем она скорбела, за что его упрекала, он мог бы догадаться. Но ему не хотелось. Его это перестало интересовать. Его перестала интересовать особа Катажины фон Биберштайн. Все его мысли были устремлены к другому человеку. О котором, он вдруг понял это, он ничего не знал. Кроме имени, которое уже угадал.

Когда женщины вышли вместе с мальчиком, Ян фон Биберштайн выругался. Потом выругался опять.

– Nec cras, nec heri, nunquam ne credas mulieri [665] , – проворчал он. – Откуда в вас, женщинах, столько коварства? Госпожа чесникова? А?

– Мы коварны. – Зеленая Дама улыбнулась своей убийственно обворожительной улыбкой демоницы. – Мы любим крутить. Ибо мы – дочери Евы. Как-никак нас создали из кривого ребра.

– Это сказала ты.

665

Ни завтра, ни сегодня – никогда не верь женщине (лат.).

– Однако, – Зеленая Дама взглянула на Рейневана из-под ресниц, – вопреки кажущемуся нас не так легко обмануть. Или соблазнить. Со времен райского сада нам случалось, это верно, уступать змеям. Но ужам – никогда.

– И что же это должно значить?

– Я – загадка. Отгадай меня, господин Ян.

Просверк в глазу Яна Биберштайна погас так же быстро, как появился.

– Почтенная госпожа чесникова, – он сильнее, чем обычно, подчеркнул титул, – изволит лукавить. А нам тут не до лукавства. Правда, господин из Белявы? А может, я ошибаюсь? Может, тебе весело? Может, тебе кажется, что ты выкрутился? Словно угорь выскользнул из затруднительного положения? До этого еще далеко, ох как далеко. То, что не ты мою Каську обрюхатил, – твое счастье. Но ты напал на нее по-грабительски, за одно это стоило бы тебя четвертовать. Либо, поскольку ты кацер, выдать епископу, пусть он тебя во Вроцлаве на костре изжарит… Ты хотела что-то сказать, госпожа? Или мне показалось?

– Тебе показалось.

Скрипнула дверь, в арсенал вошла матрона. Без чепца. Немного зарумянившаяся. С вздымающимся от волнения бюстом.

– О, – обрадовался господин Ян. – Так быстро получилось?

Ее милость Биберштайнова взглянула на мужа со снисходительностью свысока, подошла, что-то долго шептала на ухо. Чем она дольше шептала, тем сильнее разглаживалось и прямо-таки сияло лицо Яна.

– Ха! – выкрикнул он наконец, засияв до предела. – Юный Вольфрам Панневиц! Ха, черт меня побери! Болтался по Голеньевским Борам, играл в странствующего рыцаря! Наверно, наткнулся на нее, когда она от сундука в лес сбежала… Ха, сто рогатых дьяволов! Я ж помню! А когда потом сюда заезжал, помнишь, жена, как глазами стрелял, краснел и слюни пускал?.. Подарки привозил! Ха! А жениться желания не было. Ну так теперь будет. Потому как это недурная партия, госпожа жена. Совсем недурственная. Сейчас же поеду в Гомоль, к старому господину Панневицу, поболтаем, два отца, о проказах наших потомков. Поговорим

о чести и достоинстве…

Он осекся, взглянул на Зеленую Даму и Рейневана, словно удивившись, что они все еще здесь. Насупился.

– Я должен…

– Ничего ты не должен, – резко прервала Зеленая Дама. – Я все беру в свои руки. Забираю его и тотчас же уезжаю.

– И не заночуешь? До Шёнау немалая дорога…

– Выезжаю немедленно. Прощай, господин Ян.

Зеленая Дама спешила, принуждала свою свиту спешить. Они направились на север, к скалам и взгорьям. Ехали быстро, поглядывая на затянутый впереди туманом массив Слёнзы, а позади – синие Рыхлебы и Есёники. Рейневан ехал в конце кавалькады, не очень зная, куда и зачем. Он еще не остыл.

Однако ехали недолго. Зеленая Дама неожиданно приказала остановиться. Кивком пригласила Рейневана ехать за ней следом.

У подножия взгорья стоял каменный покаянный крест. Обычно такие кресты вызывали у Рейневана ассоциации, побуждали к размышлениям. Сейчас крест ничего не вызывал и ни к чему не побуждал.

– Слезай!

Он послушался. Она встала перед ним, ветер рвал ее плащ, облеплял фигуру.

– Здесь мы расстанемся, – сказала она. – Я еду в Стшелин, оттуда домой, в Шёнау. Твое общество нежелательно. Понимаешь? Управляйся сам.

Он кивнул головой. Она подошла, вблизи заглянула ему в глаза. На одно лишь мгновение. Потом отвела взгляд.

– Ты соблазнил мою дочь, паршивец, – сказала она тихо. – А я… Я, вместо того, чтобы дать тебе по морде и проявить презрение, вынуждена краснеть. И мысленно быть тебе благодарной за… Знаешь, за что. О, ты тоже краснеешь? Прекрасно. Как-никак какое-то удовлетворение. Слабое, но все же…

Она прикусила губу.

– Я Агнес де Апольда. Супруга чесника Бертольда Апольды. Мать Ютты де Апольда.

– Я догадался.

– Лучше поздно, чем никогда.

– Меня интересует, когда догадалась ты.

– Раньше. Но меньше об этом. Тебе благоприятствует удача, – заговорила она. – Ты прямо-таки классический пример избранника судьбы. Но прекрати искушать лихо. Беги. Исчезни из Силезии. Лучше всего навсегда. Здесь ты не в безопасности. Биберштайн не был единственным твоим врагом, их у тебя здесь много. Рано или поздно кто-нибудь из них схватит тебя и прикончит.

– Я должен остаться, – прикусил он губу. – Я не уеду, пока не встречусь с…

– С моей дочерью? – Она опасно прищурилась. – Запрещаю. Сожалею, но я не одобряю этой связи. Ты для Ютты неподходящая партия. Ян Зембицкий действительно лишил тебя всего и все отнял, но я не такая расчетливая, как Биберштайн, я согласилась бы на зятя бедного, богатого только сердцем, так пусть же любовь торжествует в шалаше. Но я не позволю дочери связать себя с преследуемым изгнанником. Ты сам, если в тебе есть хоть кроха порядочности, а я знаю, что есть, не допустишь, чтобы твои враги добрались по твоим следам до нее. Не подвергнешь ее опасности и риску. Подтверди.

– Подтверждаю. Но я хотел бы… я желал бы…

– Не желай, – тут же прервала она. – Это бессмысленно. Забудь о ней. И дай ей забыть. Ведь уже два года, парень. Я знаю, тебе будет больно, но я скажу: у времени огромные способности вылечивать. Стрела Амура, бывает, войдет глубоко. Но и такие раны заживают со временем, если их не бередить. Она забудет. Возможно, уже забыла. Я говорю это не для того, чтобы ранить тебя. Наоборот, чтобы облегчить. Тебя гнетет мысль об ответственности, об обязанности. О долге. У тебя нет никаких долгов, Рейнмар. Ты свободен от обязательств. Возможно, я буду прозаичной до боли, но что здесь поэтизировать? То, что вы переспали друг с другом, – незначительный эпизод.