Божьи воины. Трилогия
Шрифт:
Известие о том, что диверсия в городе не удалась, ни одни ворота Клодзка открыты не будут, поджогов не будет, Краловец воспринял спокойно.
– Ну что ж, такова жизнь, – пожал он плечами. – Впрочем, я всегда считал, что Прокоп и Флютек слишком высоко тебя оценивают, Рейневан из Белявы. Тебя явно перехвалили. К тому же, прости, ты ужасно воняешь.
– Я выбрался из Клодзка по сточному каналу.
– Словом, – Краловец по-прежнему был спокоен, – город тебя… высрал. Весьма символично. Иди умойся, очистись. Нас тут ждет немалая работа и серьезные задачи. Надо самому, без посторонней помощи взять этот город.
– Мне
Йира из Речицы прыснул, Колдта покрутил головой. Краловец молчал, кривя рот, смотрел на Рейневана долго и упорно.
– Когда мне понадобится твое мнение касательно военных вопросов, – сказал наконец, – дам тебе знать. Иди.
Над монастырским садом пластался седой дым, пахло сорняками. Старый монах-летописец обмакнул перо в чернила.
Anno Domini MCCCCXXVIII feria IV ante palmarum Viclefiste de secta Orphanorum cum pixidibus et machinis castrum dictum Cladzco circumvallaverunt, in quo castro erant capitanei dominus Puotha de Czastolowicz et Nicolaus dictus Mosco, et ibi dictis pixidibus et machinis sagittantes et per sturm et aliis diversis modis ipsum castrum conabantur aquirere et lucrare; ipsi vero se viriliter defenderunt…
Перо скрипело. Пахло чернилами.
– Вперед! – орал, перекрывая гул и крики, Ян Колда из Жампаха. – Вперед, Божьи воины! На стены! На стены!
Камень, выпущенный, вероятно, с вала из катапульты или метательной машины, грохнул по щиту с такой силой, что чуть не повалил его вместе с укрытым за ним Рейневаном и остальной командой. К счастью, с ними был Самсон. Гигант покачнулся от удара, но на ногах устоял, а подпору щита не отпустил. К счастью, потому что со стен непрерывно сыпался град снарядов. На глазах Рейневана стрелок, выглянувший из-под соседнего осадного щита, получил прямо в лоб, снаряд развалил ему череп на куски.
Из-под Чешских ворот раздавался дикий крик. Сиротам удалось там приставить лестницы, и теперь они взбирались по ним, выбиваемые огнем сверху. На них лили смолу и кипяток, сваливали камни и утыканные гвоздями бревна. Не лучше дело шло и у роты Йиры из Жечицы, атакующей участок между Зелеными воротами и Банным проходом, – они уже дважды приставляли лестницы и дважды их отталкивали.
Таулер и Самсон снова продвинули щит вперед. Жехорс ругался, надрываясь над заевшим воротком арбалета. Шарлей и Бисклаврет, набив гаковницы, выставили стволы из-за заслонов и дали огня, в тот же момент выстрелила из-за соседнего щита установленная на возке двенадцатифунтовая пушка. Все затянул дым, а Рейневан на мгновение полностью оглох. Не слышал ничего, ни гула, ни криков, ни богохульственной ругани, ни воя раненых. Прежде чем не получил рукояткой арапника по руке, не слышал даже гейтмана Яна Краловца, который подъехал на коне, демонстрируя гордое пренебрежение к свистящим вокруг него стрелам.
– …рва! – дошло наконец до Рейневана. – Не слышишь, чума твою мать! Тебе запретили идти на штурм! Мы запретили тебе играть в войну. Ты нужен для другого! Прочь отсюда, в тыл!
Воины Колды не могли у стен слышать приказ Краловца, да он и не был им нужен. Бросив лестницы, они отступали. Часть отступала в порядке, строем, прячась за щитами и тревожа защитников плотным огнем из арбалетов. Часть, однако, просто бежала, удирала в панике, только бы подальше от стен и сыплющейся с них смерти. Из-под Зеленых Ворот, Рейневан это видел, отступали к Заречью и Нойленду сироты Йиры из Жачицы. Защитники на стенах торжествующе орали, размахивали оружием, махали знаменами, не обращали внимания на зажигательные снаряды, пули, болты и секанцы из хуфниц, которыми их все еще снизу поражали штурмующие. С башни над воротами подняли бело-синее знамя Путы из Частоловиц и огромное распятие для процессий, люди орали, пели. Торжествовали. Хоть четверть города горела, торжествовали.
Бисклаврет зацепил крюк за край щита, прицелился, приткнул фитиль к запальному отверстию. Гаковница выстрелила с грохотом.
– Вот если бы, – проворчал из дыма Бисклаврет, – если б вот так да господину Путе прямо в задницу! Веди мой снаряд, Матерь Божья!
– Отступаем. – Шарлей отер лицо, размазал сажу. – Отступаем, парни. Конец игре.
Клодзк отразил атаку.
– Иииииииииисцуууусе! – орал благим матом лежащий на помосте гурдиции [715] Парсифаль Рахенау. – Иииииисуууске Хриииистееее!
715
деревянный балкончик, с которого на врагов бросали снаряды и лили кипяток.
– Прекрати, – шикнул склонившийся над ним Генрик Барут по прозвищу Воробышек. – Держись же! Не будь бабой!
– Баба… – зарыдал Парсифаль. – Я уже баба! Хриииистееее! Мне оторвало… Мне там всееееееее оторвало! Боже, Боже…
Воробышек наклонился, почти коснувшись носом кровоточащей ягодицы друга, профессионально осмотрел рану.
– Ничего тебе не оторвало, – решительно заявил он. – Все что надо на месте. Просто пуля в заднице застряла. Совсем неглубоко. Видно, издалека выстрелили, силы не было уже…
Парсифаль завыл, заохал и разрыдался. От боли, от стыда, от страха и от облегчения. Глазами души он уже видел, четко и в деталях, воистину инфернальную и поднимающую волосы дыбом сцену: вот он, лично он, разговаривающий тонким фальцетом, превращенный в каплуна, словно Пьер Абеляр, сидит и пишет глупые трактаты и письма Офке фон Барут, а Офка тем временем кувыркается в постели с другим, полноценным мужчиной, у которого есть все, что надо, на соответствующем месте. Война, с ужасом понял паренек, страшная вещь.
– Все… есть? – удостоверился он, глотая слезы. – Воробышек… Глянь-ка еще раз.
– Есть, все есть, – успокоил его Воробышек. – И уже почти не кровоточит. Держись. Сюда уже бежит монах с бинтами, сейчас тебе пулю из задницы вытащит. Вытри же слезы, люди смотрят.
Однако защитники Клодзка не смотрели. Их не интересовали ни слезы, ни кровавая дыра в заднице Парсифаля фон Рахенау. Они были заняты тем, что выкрикивали на стенах победные лозунги. Господина Путу из Частоловиц и приора Фогсдорфа носили на руках.