Божьи воины
Шрифт:
Первой поддалась и разбежалась епископская хоругвь. Прореженная при атаке залпом, она застряла у вагенбурга, наткнувшись как на громадного ежа на лес наставленных на нее пик, гизарм и рогатин. При виде этого у Николая Зедлица окончательно сердце в пятки ушло. Выкрикивая какие-то путаные и бессмысленные команды, староста Отмухова вдруг развернул коня, бросил на землю щит с золотой подковой и просто-напросто сбежал. Следом галопом умчался маршал Вавжинец фон Рограу. За ними рванулась вся хоругвь. Вернее, то, что от нее осталось.
Следующим был Вацлав, князь из Глубчиц, сын Пшемка Опавского. Вацлав, увлекавшийся оккультными науками,
Ян Зембицкий, Гинко Стош и Йежи Цеттриц охрипли от выкрикиваемых приказов. Рыцарство отступало от вагенбурга, чтобы перегруппироваться. Это была последняя и самая скверная ошибка командиров в бою. Сироты тем временем успели зарядить хуфницы и тарасницы, у стрелков в руках уже были гаковницы и пищали, готовы были и арбалетчики. В оглушительном грохоте вагенбург вновь расцветился огнем и дымом, на отступающих силезцев посыпался убийственный град снарядов. Снова пули и болты с треском и хрустом дырявили пластины, снова падали, визжа, покалеченные кони. А те, которые ещё были в состоянии, обратились в бегство.
Удирал в панике, опережая подчиненных, гродский староста Тамш фон Танненфельд. Вместе с остатками уцелевших свидницких рыцарей сбежал с поля боя подстароста Стош. Не слыша отчаянных призывов князя Яна и Цеттрица, разбежались вроцлавские и зембицкие рыцари.
– Сейчас! – заревел Ян Краловец из Градка. – Сейчааас! На них. Божьи воины! На них! Бей!
Из стен вагенбурга моментально убрали несколько телег, через возникшие щели в поле вылилась чешская конница. На более легких и отдохнувших конях, меньше нагруженные оружием, гуситские конники мигом догнали убегающих силезцев. Тех, кого догоняли, немилосердно, не жалея, рубили и кололи.
Вслед за конницей из-за телег высыпала пехота. Тем из силезцев, которых пощадили мечи кавалерии, теперь досталось умирать от цепов.
– На них! Гыррр на ниииих!
По полю стелился дым и смрад гари. Пожары догасали. Но на востоке уже вставал кровавый рассвет.
– Гыр на них! – ревел Рейневан, мчась галопом в строю между Салавой и Браздой из Клинштейна. – Бей, убивай!
Они догнали силезцев, ястребами навалились на них, началась дикая сечь. Мечи звенели на латах, искры сыпались с клинков. Рейневан рубил что было сил, орал, криком придавая себе храбрости. Силезцы вырвались из бойни, бежали. Рейневан помчался в погоню.
И тут его увидел Стенолаз.
Стенолаз в битве участия не принимал, не принимал и не собирался. Он прибыл к Велиславу, скрытно двигаясь вслед за силезским войском, только с одной целью. Исключительно с единственной целью он привел сюда десять черных всадников из Сенсенберга. Предвидя события, они призраками налетели на поле боя. Кружа и высматривая.
То, что в боевой круговерти, дикой мешанине и освещаемой сполохами пожаров тьме Стенолаз сумел высмотреть Рейневана, было чистейшей случайностью. Если бы не это везение, ничем не помогла бы Стенолазу ни магия, ни гашиш.
Заметив Рейневана, Стенолаз модулированно заскрипел. Черные всадники тут же развернули коней. Хрипя
– Adsumus! Adsuuuuuuumuuuuus!
Рейневан увидел их. И помертвел.
Но случайности и мгновения счастья выпадают всем. Ни у кого нет на них монопольных прав. Особенно в ту ночь.
Когда вслед за гуситской конницей из-за телег в погоню за силезцами ринулась пехота, некоторые из артиллеристов присоединились к преследователям. Не все. Части из них так полюбилось огневое оружие, что даже в погоню они не шли без него. Хуфницы, у которых лафеты были на колесах, прямо-таки идеально годились для таких маневров. Понадобилась удача, чтобы три артиллерийских расчета вытолкнули и выкатили свои хуфницы в поле точно напротив атакующих черных всадников. Видя, к чему дело идет, пушкари развернули лафеты. И поднесли фитили к запалам.
Град свинцовой дроби, обрезков железа и насеченных гвоздей был для закованных в пластины всадников не более, чем горохом и как горох от стены отскочил от нагрудников. Однако угол подъема стволов был таков, что большая часть зарядов досталась коням. И учинила среди них настоящее побоище. Ни один из коней не выдержал залпа, ни один не устоял. Несколько всадников оказались придавленными телами коней, нескольких раздавили дергающиеся копыта. Другие поднимались с земли, вставали, хрипели, водя дурными от гашиша глазами. Остыть им не дали.
Из-за телег вагенбурга вылетел последний резерв сирот. Легко раненные. Повозочные. Кузнецы и шорники. Женщины, подростки. Вооруженные чем придется. Черных всадников оттеснили и перевернули вилами, партизанами и гизармами, перевернутых сироты покрыли, словно муравьи. Поднимались и опускались клоницы, секиры, палицы, тележные валки и молоты, колотя по забралам шлемов, по шорцам, налокотникам, наколенникам. В щели лат втыкались острия ножей, заостренные концы палок и серпов. Хрип превратился в дикий, душераздирающий скрежет.
Черные всадники умирали тяжело, И долго. Долго не хотели расставаться с жизнью. Но гуситы били, били, били и били.
До результата.
Стенолаз видел все это, и Рейневан видел все это. Рейневан видел Стенолаза, Стенолаз видел Рейневана. Они смотрели друг на друга сквозь кровавое поле боя туманящимися от ненависти глазами. Наконец Рейневан, яростно взревев, ударил коня шпорами и помчался на Стенолаза, размахивая мечом.
Стенолаз отпустил трензеля, резким движением поднял обе руки, проделал ими в воздухе сложное движение. Его моментально окружил потрескивающий и искрящийся отсвет, вокруг распростертых рук качал расти и вспухать огненный шар. Но чару Стенолаз бросить не смог. Не успел. Рейневан несся галопом, а со стороны поля боя на Стенолаза мчалась группа конников, уже готовых вот-вот навалиться на него.
От телег бежала толпа литомысских пехотинцев с цепами и алебардами. Стенолаз прокричал заклинание, замахал руками как крыльями. На глазах у Рейневана и изумленных сирот с седла вороного жеребца сорвалась, размахивая крыльями, большая птица. Сорвалась, подпрыгнула и унеслась в небо, дико скрежеща. Улетела и исчезла.
– Чары! – рявкнул Матей Салава из Липы. – Папские чары! Тьфу!
Чтобы разрядить злость, он хватанул вороного жеребца топором по лбу. Жеребец упал на колени, потом повалился набок, засучил ногами.